Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

В цехе номер два
печь «девятка» пышет!
Жар. Жива едва,
стонет. Тяжко дышит.

Дрожь ее трясет.
Выкипает шлаком.
Тысяча шестьсот
градусов! И с гаком.

Из-под крышек свет.
Ливни звезд. Стожары.
Посторонних нет,
только сталевары.

Крышки трех оконц
вот-вот загорятся.
С трех затмений солнц
Льют протуберанцы!

Полыхает, жжет…
Сотворенье мира!
А бригада ждет
знаков бригадира.

Он очки протер.
Стал в средине цеха.
Подошел парторг,
пожелал успеха.

Старики пришли —
Пузырев, Булатин.
В этакой тиши
в первый раз бывать им!

Он — свои часы
положил на руку.
Стрелка в них частит
бегуном по кругу.

Даст или не даст
новый съем рекордный?
Крепко ль держит власть
над стихией гордой?

А Макар Мазай
печке по секрету
говорит: — Не сдай.
Выдай плавку эту.

Печь: — Мне горячо.
Невозможно. Сдам я. —
Он: — Терпи еще.
Не такое ж пламя.

Пробу дай. — А печь:
— Жарко. Жидкий кремний
начинает жечь… —
Он: — Терпи. Не время.

Печь: — Открой теплу
выход. Душно всюду…
Видишь, как киплю… —
Он: — Кипи. — Печь: — Буду,

Только сбавь тепло. —
Он: — Еще поваришь. —
Печь: — Течет стекло. —
Он: — Терпи, товарищ.

Вдумайся — стране
сталь нужна! — Печь: — Знаю,
но есть границы мне!.. —
Он: — Их нет Мазаю.

Печь: — Возьми тогда
справочник по нормам. —
Он: — А я видал
«молнию» наркома.

Сказано: дерзай,
добивай рутину! —
А печь: — Остынь, Мазай… —
Оп: — А не остыну!

Печь: — Профессора
пишут о запретах… —
Он: — Уже стара
и наука эта.

Если новый мир
строить нам досталось,
и науку мы
«разогреем» малость!

Печь: — Подтаял свод
жижей стеклянистой.
Чувствую — вот-вот
рухну! — Он: — Ты выстой.

Печь: — Сливай. — Он: — Плавь
полчаса. — Печь: — Много. —
Он: — Терпи. — Печь: — Сбавь,
завалюсь, тревога!

Он: — Поджога нет.
Это от испуга.
Сколько уже лет
знаем мы друг друга.

Печь: — Спеши! Видал
радугу окалин?
Торопись! Металл
чист уже, нормален.

Только б подстеречь
миг, когда родится… —
Улыбнулась, печь,
всем печам царица!

В глубине — заря.
Луч из сизой тучи.
И крикнули: — Пора! —
четверо подручных.

И Макар стекло
приближает к глазу,
Иссиня-светло
стало в печке сразу.

Там, на простыне,
радуясь спросонок,
нежась на спине, —
солнечный ребенок;

весела, пригожа,
в люльке с кружевами —
сталь играет, лежа,
белыми шарами.

Хоть руками тронь —
никакого жженья!
Празднует огонь
день ее рожденья.

Синь наивных глаз.
Солнце на рассвете.
Радость! Родилась
лучшая на свете.

Радость эта есть.
Вы ее поймете.
— Эй, там, на струе.
— Эй, там, на пролете!

Пробивай давай!
Цех в звонках и гуле.
И вздохнул Мазай,
и вокруг вздохнули

косари, жнецы
на равнинах тихих,
в кузнях — кузнецы,
у станков — ткачихи,

Сразу отлегло
от сердец заводов.
А сталь текла легко,
плавно и свободно.

Съем — пятнадцать тонн
с метра пода! Ровно!
А сталь напором солнц
шла из выпускного.

И Макар стоит
у канавы, в искрах.
Толстый жгут струи
греет лоб: так близко.

Бликов пересверк,
и обычно, просто, —
подтянулся вверх
ковш на двух «вопросах».

Потянулся — плыть
на подвесах крана,
с головы поить
черных истуканов.

Солнцем их по край
поит он и кормит.
И глядит Мазай,
как краснеют формы.

А в душе, светясь,
тихнут, гаснут вспышки…
Это страсть сейчас
просит передышки.

Зашагал, и вот —
говор, шутка, песня.
Молодежь его
окружила тесно.

С детства эта страсть
нам пружинит руки:
постругать, припасть
к стеклышку науки,

попилить, прибить
молоточком гвоздик,
в играх — полюбить
детский паровозик.

А вырос — поезд твой
к небу дым взвивает,
и молот паровой
сваи в дно вбивает!

Одного душа
рвется к добрым бревнам —
стружкой обшуршать,
обтесать любовно.

А другому жизнь —
доводить влюбленно
точность линз и призм
к тысячной микрона,

Любит полевод
шум и ширь пшеницы,
и любви его —
никакой границы!

А вот я влюблен
в пыл газетной гонки,
в мчащийся рулон
ротационки!

А строитель пьян
радостью глубокой,
когда тащит кран
груз бетонных блоков

и когда окно,
сам вставлял которое,
вдруг освещено
и закрыто шторою.

Труд, отца чудес,
друг, ты чтишь и любишь,
Видишь: нету здесь
бедняков и рубищ.

Клумбами цветут
бывшие трущобы…
Друг, скажи, свой труд
любишь ты? — Еще бы!

Любишь ты свою
в дар за труд тяжелый
чудо-сталь — струю,
что нагнулась в желоб;

что, как водопад,
сбрасывает пену, —
свой рабочий вклад,
сделанный за смену.

Ты вложил в страну
мысль, желанье, пламя, —
пусть войдут в одну
сводку цифр Госплана.

Выведет перо
вклад немалый этот,
и в Политбюро
лишний ковш заметят.

Репортер-фотограф
тает от восторгов!
Группа, ну и группа,
пять героев — крупно!
Фон — огонь в мартенах,
жанровая сцена.
— Вы, Макар Никитич,
так, слегка откиньтесь,
а вы — немного к краю.
Тишина… Снимаю! —
Вид великолепен,
хоть пиши их Репин!
Но не ради смеха
и не для перекурки —
в дверь второго цеха
входят металлурги.
Лист перед Макаром,
вызов — сталеварам.
Он перо макает,
а хлопцы помогают:
«…Я, Мазай, с друзьями
шлю с душевным жаром —
потягаться с нами —
вызов сталеварам!
Кто даст больше стали
с метра пода печи?..»
Сталевары встали,
развернули плечи.
— Кто даст больше? Знаем.
Мы дадим — с Мазаем. —
Подпалило щеки
им па огнепеке.
Зубы? Зубы эти
ночью сами светят!
Боровлев — доволен:
парень, не подвел он.
А Мазай — как статен!
Ну, не цех, а съемка.
— К нам иди, Булатин,
снимемся вдвоем-ка.
Становись, старинка.
Что? В глазу соринка? —
Молодой ли, старый —
дружат сталевары.
А старый чуть не плачет,
понимай — что значит:
— Вот блокнот с секретом,
Жизнь в блокноте этом!
Я свои составы
вам, сынки, оставил. —
И взор Макара жарок:
— Взял — стране подарок!
Нет у нас секретов
от Страны Советов.
Зажимать да прятать —
нет такой манеры.
Мы — народ богатый,
сплошь миллионеры!
Что сверх нормы сварим —
как мильон подарим! —
И ребята: — Точно!
Что ни слово, точно
уголь из горнила.
Придвигай чернила!
А у печей Урала
так же группа встала,
и на Запорожье
обсуждают то же.
Стайкой полетели
сводки, бюллетени,
молнии, конверты,
и главное — ответы,
словно взлеты сизых
почтарей с карнизов:
— Принимаем вызов!
— Принимаем вызов!