Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

Здесь — весь цвет страны.
Здесь — товарищ Сталин.
Ленин! У стены,
здесь — на пьедестале.

Основной Закон —
главный пункт повестки.
И все звенит звонком
староста советский.

Радость! Шторм такой
не уймешь и за ночь.
Но тишь навел рукой
Михаил Иваныч.

Здесь на этот раз
даже тесновато.
Здесь рабочий класс.
Скоростник, новатор.

Здесь советский люд,
деловой, серьезный.
И, конечно, тут
цвет семьи колхозной.

С портупеей вкось,
радостен и молод,
здесь и Комсомольск —
на Амуре город.

Мрамор. Ровный свет.
Строгость гладких кресел.
Но Съезд, как человек,
то суров, то весел.

Он то восхищен,
то смотрит строгим взором.
Шутку бросишь — он
рассмеется хором.

Съезд, как человек,
и в делах без шуток.
Выбранный от всех,
он участлив, чуток,

видит каждый ряд,
точно примечает —
что за делегат
слово получает,

и во все глаза
смотрит с кресла, с места,
как стоит Мазай
на трибуне Съезда:

«Высказать бы все:
кто, чей сын, откуда.
Боль бедняцких сел.
Детство. Дальний хутор,

где его кулак
злой издевкой донял.
Но… может, он не так?
Может, Съезд не понял:

юность без крыльца,
дым сожженной хаты,
день, когда отца
зарубили гады.

…Что ж я начал вдруг
о детстве невеселом?»
Но Съезд как лучший друг:
понимает все он.

Под кругами люстр
светел зал громадный.
Съезд подумал: «Пусть
выскажется. Ладно.

Славный паренек, —
думается Съезду, —
много перенес,
не под силу детству…

Но ты, брат, не ослаб,
только стал упрямей.
Из кулацких лап
вырвался, как пламя!

У тебя черты
прямоты народной.
А я, брат, сам, как ты,
с Октября — свободный.

Не бойся ничего.
Первым делом — смелость».
И обнять его
Съезду захотелось:

«Вот ты, брат, какой…»
Но застыли губы.
И Макар рукой
вбок провел по чубу.

Прядь как темный шелк,
отыскать бы слово…
Ищет. Есть! Нашел!
Продолжает снова,

как он сильным стал
при советской власти,
как он варит сталь
Родине на счастье;

как он стал дружить
с книгой в Комсомоле
и понял: жить — так жить,
не кой-как, а вволю;

и если сталь варить,
так варить на славу!
Что и говорить?
Все это по праву.

А Съезд: «Да, ты рожден
для борьбы, для риска.
Видишь, как зажжен
страстью большевистской!

Рад пожать бы я
руку металлургу.
Виден у тебя
партбилет сквозь куртку.

И на сердце, знать,
набралось сказать что…»
А тот откинул прядь
(от отца — казачья).

Посмотрел на нас…
Понял Съезд по жесту:
важное сейчас
он откроет Съезду:

— Для страны не жаль
ни труда, ни крови.
Для чего нам сталь?
А для строек новых,

для добычи руд,
для турбин могучих,
чтобы жизнь и труд
сделать втрое лучше;

чтобы стлалась степь —
без пустынных пятен,
чтоб насущный хлеб
даже… стал бесплатен.

Но для чего нам сталь, —
вдруг спросил он строго, —
если враг бы встал
у нашего порога?

И Съезд сказал себе:
«Этот пост не бросит.
В схватке, ослабев,
пощады не попросит».

А Мазай: — Могу
дать ответ короткий:
Мы зальем врагу
жидкой сталью глотки!

Так сказал, что звон
с эхом перекатов!
И кто-то вышел вон
из ложи дипломатов.

И стоял Мазай
в зале, в общем гуле,
и его глаза
в счастье потонули.

…Здесь был утвержден
и всем светом узнан
Основной Закон
Советского Союза.

Снова печь пылает,
снова сталь гуляет,
снова пляшет резво
с марганцем железо,
и в желоб льется снова
сталь из выпускного.

Грузят шихту краны
длинными руками,
и смотрят великаны
в жаркие вулканы
смелыми зрачками
с синими очками.

Посмотреть — так все тут
в Мариуполь едут,
изучить вот этот
знаменитый метод.
И стоят с Макаром:
— Покажи, товарищ,
как, каким макаром
так ты быстро варишь? —
Смотрят на заправку
и стоят всю плавку,
но они Макару
тоже дали жару!

Печь гудит, трясется.
Из окон — три солнца.
Сталевар Аносов
поднял ряд вопросов:
— Ну, а как с износом?
Бел твой свод, не розов.
Печь с натуги воет.
Печь в ремонте вдвое.
Значит, за год выдашь
вдвое меньше плавок.
Метод твой, как видишь,
требует поправок.
Ты, Мазай, новатор,
но только рановато
застывать на месте.
Дай поищем вместе.
Нам всегда давалось
счастье в руки обе.
А что обидел малость… —
Но Мазай: — Це добре.

Нужен, нужен поиск.
Не кирпич ли порист?
Чей-то голос шепчет:
— Магнезит покрепче.
Вот с Урала пишут:
своды нужно выше.
Или ромбом стены
растянуть мартену?
Путь закрыть износу
надо — кровь из носу!
Надо ночь не спать и
исписать тетради
ради этой, ради
радостной находки,
ради новой сводки,
где б стояло: «Найден,
вырублен из почвы
камень для громадин,
небывало прочный!»
Он не сдаст, хоть режьте,
в поиске, в надежде.
Он в пожар работы,
в формулы, в подсчеты —
всунул руки обе.
Весь в труде, в учебе…

А находка — близко.
Уместилась между
точностью и риском,
знаньем и надеждой.
Манит: «На, возьми-ка.
Поймана. В порядке».
И — вывернется мигом,
и сначала в прятки!
Но Макар — за нею:
— Вырву, завладею! —
Та — в страницы мигом,
а он за ней по книгам,
по следам спектральным,
по карьерам скальным
и раз в ночную смену
взял прижал к мартену!

Про секрет находки
в центр уходят сводки.
Сильно печь нагрета!
Варит, не тревожит.
Только суть секрета
автор знать, не может.
Свод румяно-розов.
Вниз — процент износа.
И руку жмет Аносов.
— Добре. Нет вопросов.

И мы кончаем повесть
поговоркой ходкой:
«Где ведется поиск —
водится находка».
Если поиск труден,
ищущему — слава!
Слава нашим людям
трудового сплава!

Только что пришел
поезд в город южный.
Звон стрекоз и пчел
закружился, дружный.

Вышли на вокзал
два юнца в фуражках,
с будущим в глазах,
с «Р» и «У» на пряжках.

Взялись за ремни
легких чемоданов,
о пошли они
в гору, в город Жданов.