Марк Гроссман - Тайна Великих Братьев

Стал книги разбирать. Вот какая-то Лидия Чарская пишет. О князьях и княгинях. В сторонку её.

А вот про пещеру какую-то. Это подходяще. Небось, про тайный клад.

Только взялся за книжку, а она поползла. Ах ты, беда какая!

Поднял ещё одну и глазам не поверил: «Робинзон Крузо»! Та самая, какая в Приказе значится!

Приподнял её осторожно, а в ней, считай, пуд весу: промокла насквозь. Обложка из красивого картона еле держится.

«Ничего, подсушим, подклеим — сгодится в дело».

Весь подвал перерыл Лёшка — ни Гулливера, ни Всадника без головы не нашёл. Взял ещё с собой «Дубровского» — сочинение Александра Пушкина, книжку Михаила Лермонтова с картинками, а потом стал выбирать книги покрасивее, те, что лучше уцелели.

Вышел мальчишка из подвала, рогожный куль с книгами на спину взвалил — ноги подгибаются.

Как с таким грузом в вагон пробьёшься?

Пришёл на станцию: не пускают. Что ты скажешь!

Совсем было заскучал Лёшка, да откуда ни возьмись — мальчонка чумазый.

— Не горюй, деревня! Придумаем что-нибудь!

Сует Лёшка на радостях парнишке тридцать шесть копеек:

— Поешь потом. Голоден, небось.

Усмехнулся мальчуган:

— Оставь себе, сгодятся. Понравился ты мне, варнак.

Взвалил Лёшка свой тюк на спину, пошёл за мальчонкой.

Долго шли, Лёшка совсем из сил выбился.

Наконец, парнишечка говорит:

— Лезь в дыру.

И отодвигает доску в заборе.

Прошли ребята на станцию, остановились возле вагонов. Городской объясняет:

— Ты здесь обожди, а я мигом узнаю, какой состав куда направляется.

И верно: явился через пяток минут, шепчет:

— Лезь вон в тот вагон. Он как раз до места тебя дотащит.

Трясётся Лёшка в теплушке, душа поёт:

«Выполнил Приказ!».

Часа два прошло, отодвинул Лёшка тяжёлую дверь на колесиках, смотрит: «Как бы станцию свою не проворонить!».

Ещё издали узнал её, станцию свою. Приготовил тючок, дверь пошире открыл.

Засвистел паровоз: «Сходи, дескать, Лёшка, довёз я тебя к Братьям Великим!».

Только не останавливаются что-то вагоны. Почему? Станция же!

Промчался поезд, мелькнула родная станция и улетела, скрылась. И сразу почувствовал Лёшка, что давно не ел, что мамка, наверное, плачет дома, что ходят насупленные Великие Братья, его, Лёшку, ожидают.

Вот промашка какая получается!

Всё же встал скоро поезд верстах в шести от Лёшкиной станции.

«Ну, это ещё не главное горе. И пешком как-никак дойду!». Выпрыгнул из вагона, тючок получше к спине пристроил, зашагал по шпалам.

Шёл-брёл — на старичка озлился:

«Не мог, леший, такое богатство уберечь! Тащи теперь пуды-то эти!».

Потом опамятовался:

«За что же это я старого человека ругаю? Он же мне задаром всё это отдал!».

Снова пошёл. Ослабел скоро, присел на шпалы.

«Эх, сейчас бы кусок хлеба свежего с луковицей!».

Опять обозлился — на себя уже:

«Тоже ещё — Великий Брат! Пять верст пешком пройти не можешь!».

Версты две отмерял по шпалам, ну никакого терпения не стало: давит тючок спину камнем многопудовым.

«Может, выкинуть какие книги? Те, что похуже».

Подумал, вздохнул:

«Нет, не бывать тому. Донесу все».

Топал-шлепал Лёшка, начало его качать. Одно дело — устал, другое — спать хочет.

Не заметил, как люди нагнали. Идут, перед собой тележку по рельсам катят. На ней всякий инструмент уложен. Ремонтные железнодорожники, видно.

— Давай, — говорят, — парнишка, клади тючок к нам. Мигом довезём.

Свалил Лёшка тючище свой на тележку, поплёлся за ней. Идёт, а мысли в голове тяжёлые, медленные вертятся, как жернова на мельнице:

«А что — как засну в дороге или отстану? Уедут книжки — поминай, как звали».

Схитрил, захромал на левую ногу, заохал:

— Ох, ногу вывихнул! Подайте мне рогожку, отдохну — дойду всё же.

Усмехнулись железнодорожники, отдали тючок, пошли дальше.

«Поспать бы самую малость. А там живо до станции дойти можно. От неё две версты всего. Нет, нельзя спать: мало ли ещё на земле разбойников шатается, унесут книги. Сколько терпел, ещё можно. Только бы дело кончить…».

Пошёл Лёшка.

Кое-как доковылял до станции. От неё, как за крайние дома выбрался, на четвереньках пополз. Ладно — ночь на улице: не видит никто.

На полянку Четыре Сердца, к сосне Кровавая Клятва, перед самым утром дотянулся. Положил тючок у дерева и тут же заснул, как убитый.

Проснулся — солнце над головой стоит. Кинулся к тючку — нет его. Сразу сердце заколотилось, будто рыба на крючке. Метнулся в сторонку — что такое? Все книжки на полянке разложены, сушатся.

А подле на коленках три Великих Брата ползают, страницы переворачивают.

Увидел Сашок, что Лёшка проснулся, руку к нему протянул:

— Спасибо тебе, Великий Брат Лёшка Балашов, за подвиг твой богатырский! Кинжал и Маска!

И все Братья закричали:

— Кинжал и Маска!

Идёт по лесу сельсоветский писарь Митрич, палочкой по веткам постукивает, травинки тоненькие зубами перекусывает. Счастье это — бродить весной между сосен и березок, дышать воздухом смоляным, теплым!

Соскучился Митрич по лесной радости, натерпелся всякого горя в Якутии, далёкой, холодной. Не шутка — шесть лет в ссылке провёл!

Может, и обошлось бы со здоровьем у Митрича, и ушёл бы он после революции в город, к партийной работе, да обморозился в Сибири. Бежал из ссылки Митрич. Неудачно бежал: обессилел, лёгкие испортил — и обратно по этапу доставлен был.

После революции покомиссарил немного на гражданской войне, орден получил и две сквозные раны.

А с такими ранами, с порчеными легкими не очень навоюешь. Большую работу предлагали. Отказался, ноги не носят. Поправлюсь, тогда уж…

Пришлось в родной деревне прибежище искать. Идёт Митрич, вспоминает прошлое, радуется новой жизни. Нет, не зря жизнь прожил старый большевик Кузьма Дмитриевич Морозов!

Вдруг — ребячьи голоса!

Глаза за долгие годы у Митрича ослабли, а слух — по-прежнему острый. И услышал старик из глубины леса слова о дикарях-людоедах, о чёрном туземце Пятнице, об одиноком моряке Робинзоне.

Засмеялся счастливо старик: и за это вот — за детство безоблачное, весёлое, тайное — не раз подставлял он себя под пули!

Подошёл тихонько к полянке, откуда голос раздавался, раздвинул осторожно ветки, увидел: сидят на полянке Сашок Смолин, Ванька Косой и Мишка Губкин, а Лёшка, сын Дарьи, им книгу читает. Ту самую, бессмертную книгу про Робинзона Крузо, про верного друга его — Пятницу, про смелость и находчивость людей, попавших в беду.

Озорно сверкнул старик подслеповатыми глазами, приложил руку ко рту, издал боевой клич Племени Идущего По Следу: