Павел Катаев - Алтайское солнце

— Земляки будем! Я сам тоже из Европы, из-под города Вязьмы. Слышал, наверное?

Нет, Женька не слышал такого города, а если и слышал, то мельком и не запомнил. Однако незнакомец, не дожидаясь ответа, продолжал с воодушевлением спрашивать:

— Ну, как там у нас — хорошо?

— Конечно, хорошо! — воскликнул Женька, а мужчина, понизив голос, словно бы сообщая тайну, проговорил:

— На родине всегда хорошо. Но, между прочим, здесь тоже хорошо — простор, пшеничка. Не пожалеешь!

Тут окошко распахнулось, толпа зашумела, начала тесниться, и незнакомец, подмигнув Женьке, бросился на приступ ларька.

Женя налюбоваться не мог на отца. Полгода назад в Москве, на Казанском вокзале, мальчик уже видел Николая Сергеевича непривычно молодым, весёлым, бодрым. Теперь он ещё больше помолодел. Лицо обветрилось, почернело от степного солнца.

Розовый шрам, который пересекал лоб, правую щёку и подбородок Николая Сергеевича, стал более заметен. Именно от этого отцовское лицо показалось мальчику роднее и дороже.

Наконец дяде Сане удалось завладеть одним из чемоданов, и он легко, словно в шутку, забросил его через борт на заднее сиденье. С такой же лёгкостью он справился со вторым чемоданом и, когда вещи были погружены, быстро обошёл «газик» и уселся на своё водительское место — за рулём.

Рядом с дядей Саней сел Николай Сергеевич. Не успел Женька опомниться, как Маринка уже забралась на колени к отцу и, повернувшись к Женьке, показала брату язык.

Мальчик оставил этот поступок младшей сестры без внимания. Он поудобнее устроился на заднем сиденье рядом с мамой и, устроившись, сказал:

— Поехали!

Словно бы подчиняясь Женькиному приказу, «газик» зарычал, засигналил и, оставив за собой облачко пыли и бензинового дыма, рванул через площадь.

Незнакомый город жил своей жизнью. Ехал трамвай, звеня, поднимая пыль, словно бы разметая её длинной красной юбкой. На остановке в ожидании автобуса толпились пассажиры. Вот из подворотни выбежали три барнаульских мальчика и припустили вдоль улицы.

Хотя город не был похож на Москву, Женьке вдруг показалось на какой-то миг, что он снова в Москве. Мальчик тихонько вздохнул. Ольга Георгиевна с улыбкой посмотрела на сына, будто бы прочла его тайные мысли, и прижала Женьку к себе.

Полгода назад Женя и не думал, что уедет из Москвы на Алтай. Целина в Женькину жизнь вторглась внезапно. Как-то среди ночи — это случилось в двадцатых числах февраля — Женя Дроздов неожиданно проснулся. Возможно, его разбудил свет настольной лампы за высокой ширмой, которой Женькина кровать была отгорожена от остальной комнаты.

Мальчик прислушался — тихо. Значит, родители ещё не вернулись из гостей, а свет, уходя, оставили на всякий случай включённым.

Он перевернулся на другой бок и уже готов был снова погрузиться в сон, но тут послышался шёпот. Значит, Женя всё-таки не один в комнате, родители дома.

Мама и папа беседовали, стараясь переговариваться как можно тише, чтобы не разбудить сына. Однако время от времени родители повышали голос— разговор, очевидно, был очень серьёзный и волновал их. Одно из громких восклицаний и разбудило Женю.

Мальчик приподнял голову над подушкой и прислушался.

— Никуда не поедешь! — громко прошептала мама.

В ответ последовал папин шёпот:

— Поживём — увидим!

— Подумай о семье, если о себе не думаешь! — снова громко прошептала мама. — Дикие, необжитые земли! Целина!

— Обживём, Оля, — прошептал папа и, помолчав, добавил — Неужели сама не хочешь?

Тихонько лёжа за ширмой, Женька представлял себе их лица — встревоженное мамино, нахмуренное и улыбающееся, как бы даже озорное — отца. Её глаза гневно сверкают, его же — щурятся в улыбке.

Что же ответит мама? Но за ширмой было тихо. Возможно, Ольга Георгиевна так ничего и не ответила. Николай Сергеевич тоже молчал.

Тут электричество погасло, и Женька снова погрузился в сон. Ему снились какие-то люди с граблями, шагающие через поле, заросшее овсом. Поле Женьке хорошо знакомо. Мальчик видел его в деревне под Москвой, где живут бабушка и дедушка. Мимо этого поля по неровной просёлочной дороге с засыпанными битым кирпичом колеями Женька ходил купаться на речку. Однако же сейчас оно — целина. В поле, по самую крышу скрытый зеленью, мчится трактор. Мальчик знает — в кабине трактора сидит Николай Сергеевич. Слышно, как отец зовёт сына, Женька бежит, бежит, да всё стоит на месте, никак не может приблизиться к отцу. А трактор уже переезжает речонку на краю поля, поднимается на взгорок и исчезает в густых зарослях летнего леса.

«Папа!» — кричит мальчик, но не слышит звука собственного голоса.

Сделалось тихо-тихо, как в комнате. И, откуда ни возьмись, мамин ласковый голос:

— Женя!

От неожиданности Женька открыл глаза и сел в постели.

— В школу пора!

Да, это уже не сон, а действительность — наступило утро, нужно просыпаться.

Обычно по утрам Ольга Георгиевна покрикивала на Женьку, поторапливала: скорей умывайся, скорей одевайся, да портфель не забудь проверить — все ли учебники и тетрадки собраны, не забыл ли дневник. Сегодня же мальчик всё делал быстро, без понуканий. Он был полон воспоминаниями ночного разговора родителей и своего собственного сна. Даже под краном Женька плескался дольше обычного, ледяная вода казалась особенной — приятной, бодрящей, словно бы явившейся из какой-то новой, интересной жизни, имеющей странное, таинственное название — целина.

В комнате по-утреннему тихо. Лишь на электрической плитке шумит чайник да за окном на набережной дворник скребком счищает с тротуара снег. Эти утренние звуки привычны, хорошо знакомы мальчику, но сегодня Женя словно бы по-новому услышал их. Он даже подошёл к окну посмотреть, не изменился ли город. Нет, ничто не изменилось за окном — по заснеженной набережной идёт, наклонившись навстречу ветру, утренний прохожий в зимнем пальто и в шапке-ушанке. На той стороне реки, замёрзшей и заваленной снегом, виднеются деревца нового сквера. Женька ещё помнит, как на Болотной площади устраивались новогодние и первомайские ярмарки с каруселями, качелями, киосками, пирожками, сладостями, музыкой. Теперь здесь сквер, и за ним в синем сумраке светятся розовым тёплым светом окна домов. Ещё дальше, за Москвой-рекой, которую не видно за домами, в тёмном, чуть светлеющем утреннем небе горят красным праздничным огнём кремлёвские звёзды.

Да, всё за окном оказалось знакомым, родным, и мальчик остро почувствовал, как красива его Москва и как он любит её.

Женя уселся на своё место за круглый стол напротив отца и внимательно наблюдал за тем, как Николай Сергеевич завтракает. От мальчика не могло укрыться волнение отца. Николай Сергеевич поглядывал на сына, подмигивал, как заговорщик, однако, как понял Женька, ему было не до еды. Кусок хлеба повис в воздухе возле рта, а вилка никак не могла справиться с глазуньей: кусочки соскальзывали с вилки и снова оказывались в тарелке, прежде чем Николаю Сергеевичу удавалось отправить их в рот.