Павел Катаев - Алтайское солнце

Вся компания столпилась в дверях, не зная, что предпринять, но тут из-за занавески, закрывающей дверь в противоположной стороне зала, появилась полная, румяная официантка в белой наколке на пышной причёске, в белом кружевном фартуке и громко, но одновременно ласково проговорила:

— Садитесь, пожалуйста!

И снова, уже в который раз здесь, на алтайской земле, Жене показалось, что эту чайную он прекрасно знает, бывал здесь когда-то давно и теперь вот снова здесь и всё вспомнил. И даже умывальник за занавеской возле двери Женя, казалось, узнал. Здесь они с Маришкой, толкаясь, помыли руки и вытерли их полотенцем, висящим на палке. Палка была так устроена, что полотенце, сшитое в кольцо, скользило по палке, если его потянуть, но снять его с палки было невозможно.

Никогда ещё Женя не ел так много, как во время своего первого обеда на Алтае. Сначала мальчик опустошил стакан сметаны, заедая его толстым куском свежего, мягкого хлеба с хрустящей корочкой. Сметана была сладкая и густая, как масло. Не успел он расправиться со сметаной, как на столе перед каждым из сидящих появилось по тарелке, до краёв налитой золотыми щами, заправленными картошкой и кусками мяса.

— Мне не съесть, — проговорил на всякий случай Женя: он не любил оставлять еду в тарелке. Но тем не менее решительно окунул ложку в ароматное варево.

За обедом Николай Сергеевич и дядя Саня Пастухов, перебивая друг друга, вспоминали своё житьё здесь, на Алтае, начиная от дороги сюда из Москвы, первой борозды, первой посевной, до настоящего времени.

— Вот ты, Маришка, спросила про это село, где мы сейчас сидим и обедаем, — не целина ли здесь? Отвечаю: нет, не целина. Этому селу лет двести, а то и триста! Вот как давно здесь люди живут!

— А может быть, и четыреста, — добавил дядя Саня.

Николай Сергеевич согласился:

— Может, и четыреста. А вот нашего посёлка «Молодёжный» в феврале ещё не было и в помине. Когда мы выехали в степь выбирать место для центральной усадьбы нашего целинного совхоза, на десятки, сотни километров ни одной живой души не было. Степь, степь и степь. Снегом завалена, аж дымится от ветра! Представляете?

Маришка слезла со своего стула и прижалась к Николаю Сергеевичу, а он продолжал:

— И вот, представьте себе, не прошло и месяца с тех пор, как мы там появились, а в степи уже целый городок вырос. И состоял он не только из палаток и вагончиков, а из настоящих домов.

— Щитовые, трёхкомнатные, — объяснил дядя Саня. — Мы их и сейчас строим.

— Домики что надо, загляденье! — воскликнул Николай Сергеевич. — Помнишь, Саша? Возвращаемся из районного центра, везём груз для посёлка — продукты, или инструмент, или запчасти для тракторов, или мешки с семенным зерном для посевной, и ждём — когда же появится родной посёлок. И всё не верим, что он появится, всё думаем — не приснился ли он!

— Верно говоришь, Коля! — воскликнул дядя Саня. — Именно так и думаешь — не приснился ли.

— Но он появляется? — спросил Женька.

Николай Сергеевич проговорил задумчиво:

— Конечно, появляется. Куда ж ему теперь деться?

Незаметно-незаметно Женька до самого дна выхлебал свою тарелку щей и теперь сидел, не в силах пошевелиться. Он посматривал на маму, которая раскраснелась от оживления, слушая рассказы о первых днях целинного совхоза, на дядю Саню и на папу, которые, перебивая друг друга, восклицали, громко и весело смеялись, на сестру Маришку, которая вылезла из-за стола и, став на колени перед стулом, пеленала куклу, и на душе у мальчика было спокойно и очень приятно.

Стемнело. Солнце красным вечерним светом заливало чайную. Красными казались скатерти на столах, бронзовыми — лица папы и дяди Сани; Маришкина голова, растрепавшаяся в дороге на ветру, горела красным пламенем в солнечных лучах, а толстые листья фикуса в кадушке казались чёрными, маслянистыми.

Мальчик ощущал рывки и толчки «газика», чувствовал, когда машина делала поворот, а когда останавливалась. Слышал, как переговариваются взрослые, всё это сливалось в его сонном мозгу в дивную, чудесную музыку, которую хотелось слушать вечно.

Дядя Саня поднял в «газике» брезентовый верх, установил боковые брезентовые стенки, натянутые на каркас из гнутых металлических трубок. Теперь уже ветер не залетал в кабину. Женька пригрелся и, поглядывая в темнеющую, ставшую расплывчатой и бурой степную даль, задремал.

— Смотрите, смотрите! Посёлок!

Женька не увидел, а почувствовал, что папа обернулся к нему со своего переднего сиденья. Но не было сил открыть глаза, поднять голову.

— Женечка, посмотри, — ласково проговорила мама и потрепала сына по голове.

Кое-как Женя разлепил глаза и во тьме увидел несколько одиноких огоньков.

— А где же люди? — спросил Женька.

Дядя Саня засмеялся:

— Есть люди! Не беспокойся!

Машина вдруг сделала поворот, и мальчик увидел целую толпу молодых людей — парней и девушек, танцующих на вытоптанной земляной площадке. Круг был ярко освещён прожектором, установленным на столбе. Под ногами танцующих клубилась пыль. Слышались звуки гармошки.

— Надо же, танцы! — воскликнула Ольга Георгиевна. — Коля, сколько же мы не танцевали!

— Вот видишь! — ответил Николай Сергеевич. — В Москве всё никак собраться не могли потанцевать, да вот на Алтае потанцуем!

Машина ещё некоторое время, показавшееся Женьке бесконечным, ехала, поворачивала, проваливалась в кюветы. Но вот наконец «газик» остановился. Мотор заглох, щёлкнул замок двери, и мальчик почувствовал дуновение холодного ночного ветра и услышал, как дядя Саня тяжело спрыгнул на землю.

— Приехали.

Вслед за мамой Женя вылез из машины и остановился рядом с сонной Маришкой. Девочку пошатывало, время от времени она наваливалась на своего брата. Хочешь не хочешь, а приходилось её поддерживать.

Было тихо, и в тишине слышался странный громкий стук, будто бы какие-то невидимые плотники наперегонки забивают в доску множество гвоздей. Так как ветер часто менял направление, невозможно было понять, откуда прилетает этот стук. Женя вертелся туда и сюда. Но странный звук перемещался по степи, и Женька так и не сумел понять, где же именно стучат молотками плотники, выполняя свою ночную работу. Впрочем, скоро мальчик перестал обращать на этот звук внимание.

Окно дома, возле которого остановился «газик», ярко светилось во тьме и освещало высокий штакетник, лавочку на двух столбиках, врытых в землю возле крыльца, само крыльцо — четыре или пять ступенек, ведущих к распахнутой двери под дощатым козырьком.

Из дверей выбежала на крыльцо какая-то крупная женщина и с восклицанием: «Приехали! Оля! Дети!» — сбежала по ступенькам.