Павел Катаев - Алтайское солнце

У мальчиков были деньги на мороженое. Купив себе по эскимо, они вошли в небольшой зрительный зал, напоминающий скорее большую комнату. Но и он был почти пуст — мало нашлось охотников вставать в воскресенье в такую рань. Женя и Гена удобно расположились в первом ряду и в ожидании начала киносеанса поедали мороженое. Свет начал медленно гаснуть, со звоном и шуршанием синий занавес на стене перед мальчиками начал раскрываться, обнаруживая белый прямоугольник экрана в чёрной рамке с закруглёнными краями. И не успел занавес окончательно открыть экран, как свет погас и одновременно на белом экране и на синих крыльях занавеса появилась надпись «Новости дня» и тут же грянул «Марш энтузиастов».

— У… журнал, — разочарованно проговорил Женька. — Можно поспать.

— Я посмотрю, — ответил Гена.

Совсем рядом из чёрной коробки громкоговорителя гремела музыка и раздавался такой мощный голос диктора, что невозможно было ни слова разобрать.

— Когда журнал кончится, ты меня разбуди.

Женька откинул голову, закрыл глаза и тут же стремительно понёсся куда-то. Всё-таки, наверное, он не вполне проснулся, и теперь перед ним начала возникать туманная картина ночного сна.

Вдруг Генка пребольно толкнул его в бок локтем:

— Женька, Алтай!

Женька немедленно проснулся и увидел перед собой на большом экране заснеженную степь, дорогу в снежных сугробах, по дороге едут грузовики. Вдали — маленькие, словно игрушечные, домики, образующие короткую, как чёрточка, улицу посреди снежной равнины. Потом они увидели мужчину в длинном клеёнчатом фартуке — кузнеца. Левой рукой кузнец держал щипцы с длинными тонкими ручками, а в правой руке — молоток, которым тюкал по наковальне. Рядом в снегу ждала лошадь с поднятым передним копытом. Потом проехал трактор, разбрызгивая хлопья снега, и, развернувшись, стал в бесконечно длинный ряд таких же тракторов. Из кабины вылез тракторист в стёганых штанах и телогрейке и спрыгнул с гусеницы на землю.

Вцепившись в подлокотники кресла, Женька во все глаза смотрел на экран. Он даже привставал; ещё мгновение — и он прыгнет из зала московского кинотеатра «Заря» прямо туда, в целинный алтайский посёлок. Ведь где-то там должен быть его отец. И тут мальчик действительно увидел Николая Сергеевича в его длинной военной шинели, окружённого парнями и девушками в телогрейках и огромных варежках, зажимающих гаечные ключи. Николай Сергеевич что-то горячо говорил, взмахивая рукой, а все его внимательно слушали.

— Генка! Смотри! — зашептал Женя и схватил своего друга за рукав. — Мой отец!

Тут человек в шинели обернулся. Лицо его заняло весь экран. Смеющиеся глаза, обындевевшие брови, обнажённые в улыбке зубы. Так папа или не папа?

— Да это не он! — крикнул Генка разочарованно. — Точно! Я бы узнал!

Женька и сам видел, что это вовсе не его отец. Но теперь уже не мог забыть ни отца, ни его целинный посёлок. Уже давно кончился тот коротенький сюжет в кинохронике, его сменили другие. А мальчик всё искал на экране среди незнакомых чужих лиц родное лицо своего отца.

Наступило Первое мая.

В это утро Женя пораньше вышел из дома.

— Долго не гуляй, — попросила Ольга Георгиевна. — Я буду волноваться. Ты куда пойдёшь?

— На Ордынку, посмотрю парад, — ответил Женя и, спустившись со второго этажа, оказался в пустом дворике, по которому гулял холодный майский ветерок.

В прошлом году Женя с Николаем Сергеевичем вдвоём вышли также с утра пораньше из дому и по набережной зашагали к улице Ордынке, к её самому началу. Здесь, на мосту, они остановились. Мимо них прошёл весь парад. Ехали танки с Красной площади, шли спортсмены-физкультурники, потом простые демонстранты с цветами, портретами на шестах, с воздушными шарами и красными бантами.

На тротуаре расставлены были столы, покрытые белыми скатертями, на столах — тарелки с бутербродами, пирожными, бутылки фруктовой воды.

«Выбирай, чего душе угодно», — сказал Николай Сергеевич, подходя вместе с сыном к одному из столов. Женька выбрал себе песочное пирожное и бутылку лимонада. Себе папа купил бутылку пива и бутерброд с колбасой. Отойдя в сторонку, отец и сын принялись угощаться, не забывая при этом рассматривать одетых в спортивные костюмы юношей и девушек с флагами, цветами, спортивными эмблемами, возвращающихся с Красной площади.

Гремела музыка из громкоговорителей, старинная улица, по которой много-много веков назад московские князья возили дань в монголо-татарскую орду — отсюда и название Ордынка, — была освещена утренним ярким солнцем, и на душе было радостно и празднично.

Дошагав до начала Ордынки, Женя Дроздов постоял на мосту и посмотрел на танки и бронемашины, от которых сотрясалась мостовая и улица наполнялась сизым чадом, и вернулся в свой тихий и пустой дворик. Он видел между невысоких домов соседнюю улицу, освещённую солнцем. Оно поднялось над крышей дома и вовсю сияло оттуда, освещая асфальт, деревца с молодыми салатными листочками, светившимися, словно фосфорные. Да и красные флаги тоже как бы сами собой светились в солнечных лучах.

Весеннее солнце сделало Москву нарядной, радостной, сверкающей. Женька вдруг совсем по-новому увидел родной город. В душе у мальчика возникло одновременно два чувства: острая любовь к своему городу и в то же самое время не менее острое желание очутиться далеко отсюда, на Алтае, в степном посёлке, где находился сейчас его отец.

Этим двум противоположным чувствам было тесно в одной-единственной Жениной душе. Сердце его сжалось от неизведанной грусти, которая была ещё сильнее оттого, что вокруг был праздник, и мальчик вот-вот готов был расплакаться, но тут вдруг во двор из-под арки деловито вошёл Гена Поздняков.

— Чего сидишь? — крикнул мальчик. — Мама не пускает?

— Пускает, — ответил Женька.

— Пошли гулять.

Куда подевалась грусть! Исчезла, словно её и не было. Только радость осталась оттого, что пришёл Генка, лучший товарищ.

— Пошли! — весело ответил Женька, и мальчики отправились на прогулку.

…В школе царило солнце. Оно проникало в классы через распахнутые окна. В его жарких лучах клубилась пыль, поднятая в коридорах во время перемен разгорячёнными, взволнованными школьниками, ожидающими скорых каникул.

И вот наступил последний день занятий.

Учительница Татьяна Никитична была по-праздничному в белой блузке и чёрной юбке, седые волосы, заплетённые в косы, аккуратно уложены на голове. Однако серая пуховая шаль, в которую кутается зимой старая учительница, наброшена на плечи. Всё-таки утром в школе прохладно.

Татьяна Никитична раздала дневники.

— Ну, вот и всё, — проговорила она, наклонив голову, посмотрела на ребят поверх очков. — Пожелаю вам весёлых каникул! (Ребята притихли, сидели на своих местах не шелохнувшись.) Ну, что же вы! — воскликнула Татьяна Никитична. — Каникулы начались. Идите и отдыхайте!