Павел Катаев - Алтайское солнце

Тут уж все повскакали со своих мест и бросились к дверям. Женька тоже выбрался из-за парты и побежал к выходу. Но Татьяна Никитична остановила его.

— Женя Дроздов! — крикнула она ему вслед. — Остановись!

Женя остановился в дверях, мешая ребятам выходить из класса. Они толкали его, сердились.

— Когда вы уезжаете? — спросила Татьяна Никитична, подходя к мальчику и за руку отводя его от двери.

Окружив Женьку, ребята молча посматривали то на него, то на учительницу.

— Так когда же вы уезжаете на Алтай? — повторила вопрос Татьяна Никитична.

Женька пожал плечами — не знаю, мол, точно. Но всё-таки тихонько проговорил:

— Наверное, уже скоро!

— Ладно, Женя, я ещё к вам загляну домой, — проговорила учительница и, обняв тех, кого достали её раскинутые руки, подтолкнула ребят к двери.

Из школы Женька вышел в окружении своих классных товарищей. Мальчикам и девочкам ещё никогда в жизни не приходилось расставаться надолго со школьными друзьями, и они не знали, что в таких случаях нужно говорить. Они шли рядом с Женькой, стараясь коснуться его рукой или плечом.

Толпой ребята пошли до той подворотни, куда обычно сворачивал Женька, возвращаясь из школы домой, и здесь толпа распалась. Рядом с Женькой остался лишь Гена Поздняков.

— Домой? — спросил он Женьку.

— Ага. А ты?

— Я тоже домой, — ответил Генка и снова спросил — А ты письма когда-нибудь писал?

— Писал, — ответил Женька. — Папе, в Алтайский край. А ты?

— Я не писал, но я тебе напишу, хорошо?

— Хорошо.

— Только сначала ты мне напиши. Напишешь?

— Напишу.

Мальчики постояли друг перед другом молча, потом повернулись и каждый зашагал в свою сторону.

Это было в конце мая. А через два с половиной месяца, то есть в середине августа, семья Дроздовых выехала на Алтай. Накануне отъезда проститься со своим учеником пришла Женькина школьная учительница Татьяна Никитична.

Был уже август. Женя и Марина вернулись из Рожков в город. Приехали в Москву также бабушка с дедушкой проводить в далёкую дорогу своих внуков и дочку Ольгу Георгиевну.

Как всегда, Жене было трудно после деревенского простора привыкнуть к тесной комнате на втором этаже старенького дома в Замоскворечье. Мальчик за лето успел вытянуться, предметы в комнате не казались ему теперь такими большими, как до отъезда в деревню. И его чёрная вельветовая курточка, в которой он ходил в школу, стала ему мала, не застёгивалась на запястьях.

Ольга Георгиевна распахнула окно, слышался такой привычный и родной шум города — гудки автомобилей, милицейские свистки, громкий говор прохожих, идущих по набережной под Женькиным окном.

Бабушка и дедушка сидели рядышком на диване и молча наблюдали за сборами. Ольга Георгиевна складывала вещи в большой коричневый чемодан со стальными уголками. Маришка возилась со своими старыми-престарыми игрушками. О многих она и не вспоминала, но теперь вспомнила, решив все свои игрушки забрать на Алтай.

— Женя, пожалуйста, посмотри, все ли твои вещи собраны, — приказала Ольга Георгиевна, — чтобы не забыть что-нибудь нужное!

Женька, который стоял у открытого окна и смотрел на вечернюю улицу, кое-где освещённую розовым и золотым вечерним солнцем, казавшимся в этот час грустным и прекрасным, нехотя отошёл от окна. Но тут в прихожей раздался звонок, и мальчик отправился открывать дверь.

В квартире было тихо, пусто. Соседи уехали на лето.

Перед дверью на тёмной лестничной площадке стояла какая-то незнакомая женщина в чёрной юбке, белой кофте и с бумажным свёртком в руках. Женщина шагнула в прихожую, и тут только мальчик узнал Татьяну Никитичну. Женька обрадовался и засмущался. Татьяна Никитична положила свою лёгкую ладонь на его плечо, как это делала в классе, провожая ученика от доски к его месту за партой, и вместе с Женькой вошла в комнату.

Татьяна Никитична пробыла у Дроздовых до позднего вечера. Под конец она вспомнила о своём свёртке. В нём оказались учебники для третьего класса.

— Это тебе, на всякий случай, — сказала она Жене. — Там в совхозе наверняка будут учебники. А если не будет на первых порах, эти тебе пригодятся. — И добавила — Завидую я тебе, Женечка, что судьба подарила тебе видеть целину. Что ни говори, а ведь это история!

Потом Женя с мамой пошли проводить учительницу домой.

Зажглись фонари, откуда-то издалека, со стороны Красной площади, доносился шум автомобильного движения, слышался звон курантов. Женька шагал впереди, рассматривал дома, казавшиеся ему совсем-совсем незнакомыми, впервые увиденными, поглядывал на ночное небо, которое всё ещё продолжало светиться, словно стеклянное, и думал о том, что на Алтае уже глубокая ночь и папа его, наверное, уже спит в новом доме, недавно построенном специально для семьи Дроздовых.

Мальчик вдыхал прохладный ночной воздух, пахнущий водой и камнем, и сердце у него замирало от нетерпения — скорее бы, скорее оказаться наконец там!

Все это вспомнил Женя, сидя на заднем сиденье в «газике», среди тюков и чемоданов, и посматривая по сторонам, на бескрайние просторы Кулундинской степи.

Уже вечерело, когда наши путешественники въехали в большое село. Вдоль улицы по обеим сторонам стояли деревянные дома на высоких фундаментах. Дворы загорожены, по сибирскому обыкновению, высокими сплошными заборами. Улица безлюдная, в оконных стёклах отражается жёлтый закат. Кажется, внутри домов светят ослепительные лампы.

— Это тоже целина? — спросила Маришка.

Николай Сергеевич рассмеялся:

— Ну нет, это не целина. Это старое алтайское село. А наш посёлок совсем другой.

За «газиком» с лаем и рычанием увязалась белая мохнатая собачонка. Она летела в пыли, и лишь двумя яркими огоньками горели глаза. Пробежав пол-улицы, собака наконец отстала и свернула к забору, возле которого и остановилась с высунутым розовым языком, напоминающим стельку, и как ни в чём не бывало покачивая загнутым вверх хвостом.

Ярость собачки вывела Женю из задумчивости.

Николай Сергеевич повернулся к Ольге Георгиевне и спросил:

— Обедать будем?

— Хочешь обедать? — спросила в свою очередь Ольга Георгиевна у сына, и тут Женька понял, что проголодался, да так сильно, что просто невозможно терпеть.

— Обедать! — закричал он, и «газик», сделав крутой круг на небольшой площади, остановился возле большой избы, обшитой синими досками. Над дверью мальчик увидел большую фанерную вывеску с коричневой надписью: «Чайная».

Дядя Саня Пастухов, сняв руки с руля, сладко потянулся, затем выпрыгнул из кабины на землю и весело проговорил:

— Прошу в ресторан!

В чайной было пусто. На столах, покрытых белыми скатертями, поблёскивали графины с водой. Падающий из окон свет преломлялся в графинах и ложился на скатерти яркими полукружьями и пятнами, пересечёнными крест-накрест резкими линиями.