Павел Катаев - Алтайское солнце

И вот уже женщина рядом с Женей. Обняв его одной рукой, а другой рукой обняв за плечо Маришку, она наклонила лицо. Сверкнул большой глаз, густая светлая бровь, крупные губы в улыбке.

— Устали, детки? Идите же в дом! — И, словно бы прочтя Женькины мысли, добавила — Теперь уже никуда ехать не надо. Приехали — и точка!

Да это же тётя Клава Пастухова!

Какой родной показалась она Жене — будто бы находились они не в тёмной, холодной Алтайской степи, а в московском дворе, у подъезда Женькиного дома.

Детей провели в их новый дом, усадили на два стула посреди пустой, свежевыкрашенной комнаты с двумя голыми окнами без занавесок и с мигающей электрической лампочкой, свисающей с потолка на витом электрическом шнуре. Тут же в комнате стояли две кровати, а точнее сказать, два матраца на ножках из положенных друг на друга кирпичей. Кроме того, был ещё самодельный стол, покрытый клеёнкой.

В комнату внесли чемоданы, сумки, тюки.

Тёмные зеркала окон отражали комнату со всей её убогой мебелью. В отражении комната казалась ещё более пустой и мрачной. Женя заметил, что и мама, остановившись в дверях, с грустью осматривает голые, скучные стены.

Ольга Георгиевна обернулась к Николаю Сергеевичу, остановившемуся за её спиной.

— Так ты и живёшь? — спросила она мужа.

Николай Сергеевич продолжал счастливо улыбаться.

Тут в комнату ворвалась тётя Клава. Она обняла Ольгу Георгиевну, прижала к себе, оттолкнула.

— Разве мы так жили? — закричала она. — Да мы в вагончике жили! Сюда третьего дня переехали! Кра-со-та!

— Конечно же, красота! — неожиданно для Женьки воскликнула Ольга Георгиевна. Она улыбнулась, глаза её сверкнули, и комната словно бы осветилась тёплым светом и стала похожа на московскую комнату, хотя от этой улыбки и не прибавилось мебели.

Женька, которому было не до смеха, а хотелось спать, невольно улыбнулся вслед за мамой. Ему стало легко и весело. Тётя Клава объявила, что в честь приезда семьи Дроздовых будет устроен пир горой и что чайник, должно быть, уже закипел.

Приходили какие-то люди — все загорелые, белозубые, добрые, весёлые; они все здоровались с Женькой за руку. Все эти лица со сверкающими глазами, словно бы на всех на них лежал отсвет алтайского солнца, хотя давно уже наступила ночь, пусть и принадлежали разным людям, казались Женьке похожими, как у братьев. И постепенно степь, для мальчика сначала необитаемая, заселилась всеми этими людьми, сделавшись сразу же ближе, понятнее.

Но вот гости разошлись, мама постелила постели. Женька кое-как разделся и забрался под одеяло. Маришка юркнула к стене — дети спали в эту первую ночь на одной кровати.

Женька уже собрался было закрыть глаза, как электрическая лампочка вдруг часто замигала и погасла. И тут же стало темно и очень тихо, пропал куда-то тот странный частый перестук, до этого наполнявший собой всё пространство. Женька успел настолько к нему привыкнуть, что и замечать перестал. Однако же сейчас, в наступившей тишине, мальчик вспомнил об этом странном звуке.

— Папа, а что это стучало?

— Где?

— На улице. А только что перестало.

— Это движок. Он электричество даёт в посёлок. В двенадцать его выключают. Вот его и выключили.

— Двенадцать часов, а дети ещё не спят. Какое безобразие! — воскликнула шёпотом мама. — Спите, дети!

Она подошла к кровати, наклонилась и поцеловала на сон грядущий сначала Маришку, потом Женьку.

Лишь только Женина щека коснулась подушки, мальчик понял, что спать уже совершенно не хочет. Усталости как не бывало.

В темноте под потолком поблёскивала лампочка.

Светлые прямоугольники окон словно бы висели во тьме. Мальчик слышал, как переговариваются тётя Клава и дядя Саня за тонкой стеной в своей комнате, а также кашель кузнеца Константина Прокопьевича, занимающего третью комнату в этом домике. Слышал мальчик хождения своих родителей в кухне, где мама мыла посуду, и видел розовую дрожащую полоску света керосиновой лампы под дверью.

Но в тот самый миг, когда Женька окончательно понял, что в эту ночь ему не уснуть, глаза его закрылись, и мальчик провалился в сон.

Ему снилось, что он едет в вагоне поезда, вдруг оказавшегося автомобилем, который летит по ровной-ровной дороге. «Газик» мчится с такой скоростью, что у мальчишки сердце замирает. И вдруг — что такое? Автомобиль скачет по колдобинам. Женька ударяется об острый угол и просыпается.

Незнакомая комната в синем рассветном освещении, стол, покрытый клеёнкой, даже на вид холодной, ледяной. Где это я?

А рядом — Маришка, мечется во сне, бьёт его кулачками в бок.

Не пытаясь ничего вспомнить, Женька сердито шепчет:

— Тихо ты!

Затем переворачивает Маришку к стене лицом, укрывает до самого подбородка одеялом. Сам тоже укрывается потеплее и снова засыпает — теперь уже крепко, без просыпов и сновидений.

Когда наутро Женя проснулся, комната, залитая солнцем, была пустая. Мальчик спрыгнул с кровати на дощатый, покрашенный коричневой масляной краской пол, отчего тот был липкий, ступая на цыпочки, подошёл к окну. И тут у него словно бы вся душа осветилась, такое яркое пространство открылось взору. Небо от солнца — золотое, а ровная степь до горизонта покрыта жёлтым ковром пшеницы. Как ручеёк, пересекает это чуть волнистое поле коричневая степная дорога. По дороге же мчится грузовик, поднимая густую тучу золотой пыли.

Мальчик подбежал к двери и распахнул её. Лишь узенький коридор отделял Женю от кухни, дверь которой тоже была распахнута.

Мальчик увидел маму. Платье на маме пёстрое, коротенькое, с коротенькими рукавчиками, на ногах — синие парусиновые тапочки с чёрной резиновой подошвой. Волосы стянуты косынкой, завязанной узлом на затылке. Именно такой мама бывает в деревне Рожки, у своих родителей, Женькиных бабушки и дедушки. Да, мама такая, как всегда, и это особенно приятно увидеть здесь, на новом месте.

Яичница на сковородке потрескивала со звуком идущего дождя, когда крупные и частые капли тарахтят и шлёпают по карнизу, порою звонко ударяясь в стекло.

Мама повернулась к Женьке, словно бы спиной почувствовала, что он смотрит на неё:

— Проснулся? Умывайся! Сейчас я тебя покормлю.

Мальчик вышел на крыльцо. Его ослепило солнце. Он зажмурился, но и за короткий миг успел увидеть степь, семейство невысоких степных берёзок вдали, против света казавшихся со своими ветвями и ажурными листочками вырезанными из чёрной бумаги. Увидел мальчик несколько домиков, сараев, составляющих часть целинного посёлка.

То там, то здесь на чёрной земле золотом сияли в лучах солнца лужи.

Таким и запомнился Жене его посёлок — омытый дождём и освещённым солнцем.