Ярослав Морозов - Ларин Петр и фабрика волшебства

Цыганский барон взмахнул пальцами в массивных перстнях, украшенных яркими камнями, и один из его людей вложил в руку раскуренную трубку с золотым чубуком. Барон важно затянулся, выпустил дым, свёл брови к переносице и принял угрожающий вид.

— Мы её повсюду ищем, — ответил директор. — В Санкт-Петербурге, Москве и на всех станциях портрет её расклеили с просьбой отозваться тех, кто видел её.

— Плохо, значит, ищешь. Я тебе её доверил, а ты не уберёг. Я бы её на следующий год замуж отдал. Цыганка должна жить в таборе вместе со своим народом. Ты упросил, чтобы я её отпустил. Верни мне внучку! — цыганский барон швырнул на землю трубку. Один из его людей быстро подхватил её и унёс в машину. — Слушай моё слово: не найдёшь внучку мою, цветок наш Земфиру, — проклянёт тебя весь народ цыганский на веки вечные. Не будет тебе покоя нигде, а школу твою закроют, разнесут по кирпичику.

Дети с интересом следили за происходящим, им не приходилось видеть цыганского барона.

— Ну и дед у Земфиры! — сказал один из мальчишек.

А Лёвка Морозов мечтательно произнёс:

— Вот бы мне к нему! Он и на коне, наверное, скакать умеет.

А девчонки шушукались о том, что Земфира через год могла замуж выйти, и пытались представить себе цыганскую свадьбу с бубнами, гитарами, медведями и множеством всяких украшений.

— Она что, в самом деле из табора? — спросил у Сони Тарас Ващенко.

— Это называется у них табор, а там целый посёлок. Большие дома, в каждом доме семья…

— A-а, а я думал, что они в кибитках по степи ездят, костры по ночам жгут, на гитарах играют, песни поют, коней пасут.

— Такое только в кино бывает.

— Я всё сказал, — садясь в машину, констатировал цыганский барон. Его люди захлопнули дверцу, и машина, выдохнув клубы дыма, развернулась прямо перед крыльцом — огромная, сказочная, с большой серебряной подковой, сверкающей над бампером, — покачиваясь, она торжественно поплыла к воротам.

Вечером Софья и Пётр ждали Клару, которая должна была прилететь и рассказать всё, что видела и слышала.

— Смешной какой-то этот Парамонов, дед Земфиры.

— Почему смешной?

— Ненастоящий какой-то.

— Тоже, скажешь! Самый чтр ни на есть настоящий, — произнесла, вглядываясь в темноту осеннего вечера, Туманова.

— Ну, где она?

— Может, ты спать иди, Ларин.

— Подожду ещё. Мне в последнее время не спится.

— И мне тоже, — призналась Софья. — Я всё о Земфире думаю, — девочка смотрела в окно.

Она увидела на фоне неба тёмный силуэт птицы, летевшей очень странно: то она падала вниз, то с трудом набирала высоту.

— Что с ней? — Туманова узнала свою ворону. — Окно открывай, скорее!

Ворона буквально рухнула на подоконник. Крыло с выщипанными перьями неестественно свисало и вздрагивало.

— Клара, птичка моя, что с тобой?

Глаза вороны были закрыты.

— Да что же с тобой случилось? Кто на тебя напал.

— Что она говорит? — видя, что клюв несколько раз открылся, спросил Ларин.

— Говорит, это летучие мыши.

— Ну вот, видишь, это её мыши!

Софья гладила птицу.

— Ты вся избитая, Клара! Она говорит, это они. Тебе больно, Кларочка? Очень больно? Слушай, её надо быстрее врачу показать, — на лице Тумановой был неподдельный испуг.

— Какому врачу? — не нашёлся Ларин.

— Нашему, школьному.

— Я знаю, кто нам поможет.

Пётр вспомнил о том, что Захар может лечить животных.

Туманова завернула в полотенце безжизненную ворону.

— Пойдём быстрее к Захару!

Дети уже не думали о том, что запрещено покидать учебный корпус и с наступлением темноты выходить на улицу. Они бежали по коридору. Соня прижимала к себе завёрнутую в полотенце Клару. Дверь оказалась заперта. Ларин принялся колотить в неё кулаками.

Охранник недовольно открыл дверь.

— Вы куда? — прикрикнул он на ребят.

— Дядя Дима, тут ворона раненая!

— Ну и что с того?

— Ей плохо, она умирает!

— И куда вы её тащите, в кусты?

— Нет, её лечить надо… к садовнику Захару.

— Лучше бы к врачу отнесли.

— Нет-нет, Захар умеет лечить животных.

— Ладно, я с вами.

Охранник светил фонариком, дети подгоняли его.

— Да быстрее же, дядя Дима!

Охранник тяжело побежал. Гурд, услышав приближение охранника и детей, залаял. На крыльце появился Захар с огромным старинным фонарём в руке.

— Вы чего? Что стряслось?

— Вот, смотрите, — из полотенца торчал вороний клюв.

— Ну ворона, судя по клюву, — сказал Захар.

— Она раненая.

— Ладно, заходите. А ты на крыльце оставайся и никого не пускай, — приказал Захар псу. — Дмитрий, ступай, я сам ребят приведу.

— Ну смотри, под твою ответственность, — охранник удалился.

Захар развернул на столе полотенце и приподнял раненую птицу.

— Эка её потрепало. Пёс помял, что ли?

— Нет, — сказала Туманова, — летучие мыши.

Захар хмыкнул:

— В такой холод мыши? Они же в спячке давным-давно!

Ворона приоткрыла один глаз, клюв зашевелился. Соня поднесла ухо.

— Она говорит, что видела две Изольды одновременно, причём обе настоящие.

— А может, у неё в глазах двоилось?

— Нет, после того, как она их увидела, на неё набросились летучие мыши Изольды ходили по комнате и разговаривали. Они были совершенно одинаковые, — торопливо переводила Софья Туманова то, что шептала ворона.

— Ладно, сейчас мы попробуем её вылечить. Только не каркай и не трепыхайся, поначалу будет больно.

Из того же чёрного шкафа Захар достал глиняный горшочек с чёрной мазью. Он опустил в него указательный палец и стал обмазывать раны на теле птицы. Затем перевязал крыло, открыл клюв и стал из маленькой ложечки по капле вливать отвар в клюв вороны. Та открыла оба глаза, заморгала, хотела убрать клюв, но Захар не позволил.

— Держите её, ребята. Птица останется у меня.

— А Гурд её не съест? — вопрос Ларина остался без ответа.

Тогда это же спросила Туманова.

— Да что вы, думаете, Гурд такой глупый? Он поумнее некоторых людей будет. А теперь пойдёмте, я заведу вас в школу.

— Захар, только никому не говори, пожалуйста, что ворона следила за Изольдой.

— У меня и без ваших тайн дел хватает! Никому не скажу, не волнуйтесь.

Захар взял за руки детей и повёл к зданию школы. Передав детей охраннику Дмитрию, садовник Захар направился домой. То, что он услышал от девочки, не выходило из головы. Изольда Захару никогда не нравилась, уж слишком чужая, неприступная. Не улыбнётся, не пошутит, всегда думает о своём.

Захар медленно брёл по дорожке, перебирая фрагменты воспоминаний.

«Всё-таки что-то есть в словах Сони. Детские души — они чуткие, они ещё не огрубели, открыты всему», — думал он.

Незаметно для себя, даже не желая этого, он свернул к домику учительницы иностранных языков.

«Ни цветов возле её домика нет, — отметил Захар, — ни деревьев, а лишь колючие кусты. Окна, как всегда, нараспашку».