Джоан Роулинг - Гарри Поттер и Принц-полукровка [изд-во Махаон]

— Но как это делается?

— Посредством злодеяния, самого страшного — убийства. Оно рвёт душу на куски, чем и пользуются для создания окаянтов: оторванную часть души помещают в...

— Помещают? Но как?..

— Есть какое-то заклинание, не спрашивай, я не знаю! — вскричал Дивангард, мотая головой, как слон, которого одолели москиты. — Я что, похож на человека, который пробовал этим заниматься? Я похож на убийцу?

— Что вы, сэр, конечно нет, — поспешно заверил Реддль. — Простите... я не хотел вас обидеть...

— Ладно, ладно, не обидел, — проворчал Дивангард. — Такие вещи, естественно, вызывают любопытство... колдунов определённого калибра всегда волновал этот аспект магии...

— Да, сэр, — согласился Реддль. — Но я всё равно не понимаю... просто любопытно... какой прок от одного окаянта? Душу можно расщепить только раз? Не лучше ли, не надёжней умножить число фрагментов? Например, семь — самое могущественное волшебное число, не будет ли семь?..

— Мерлинова борода, Том! — взвизгнул Дивангард. — Семь! Одно убийство — и то плохо! И вообще... разорвать душу — уже преступление... но на семь частей...

Дивангард очень разволновался, смотрел на Реддля так, словно никогда прежде не видел его отчётливо, и явно жалел, что вообще согласился на разговор.

— Наша дискуссия, конечно, — пробормотал он, — носит чисто гипотетический характер, так ведь? Научный...

— Да, сэр, разумеется, — быстро ответил Реддль.

— И всё-таки, Том... пожалуйста, не болтай о нашей беседе... вряд ли кому понравится, что мы обсуждали окаянты. Видишь ли, в «Хогварце» эта тема под запретом... Думбльдор здесь особенно строг...

— Я буду нем как рыба, сэр, — пообещал Реддль и ушёл, но Гарри успел увидеть его лицо, искажённое гримасой безумного счастья, совсем как в тот миг, когда он узнал, что он колдун, — счастья, которое почему-то не красило его точёных черт, но, напротив, лишало их человечности...

— Спасибо, Гарри, — тихо произнёс Думбльдор. — Пойдём...

Когда Гарри вернулся в кабинет, директор уже садился за стол. Гарри тоже сел и стал ждать, что скажет Думбльдор.

— Я давно мечтал раздобыть это свидетельство, — наконец заговорил тот. — Оно подтверждает, что я прав, но также показывает, сколько нам ещё предстоит сделать...

Гарри вдруг заметил, что бывшие директора и директрисы все до единого проснулись и прислушиваются к их разговору; один толстый красноносый колдун даже вытащил слуховой рожок.

— Итак, Гарри, — продолжал Думбльдор. — Ты, конечно, понимаешь всё значение того, что мы слышали. Примерно в твоём возрасте, плюс-минус несколько месяцев, Том Реддль готов был сделать всё мыслимое и немыслимое, дабы обрести бессмертие.

— Сэр, так вы считаете, ему удалось? — спросил Гарри. — Он создал окаянт? И поэтому не умер, когда пытался убить меня? Где-то у него был спрятан окаянт? И сохранился фрагмент души?

— Фрагмент... или больше, — проговорил Думбльдор. — Ты же слышал, о чём спрашивал Вольдеморт: он хотел узнать, что бывает с колдунами, которые создают более одного окаянта; с теми, кто так жаждет избежать смерти, что готов совершать много убийств, снова и снова рвать душу на части и сохранять их в разных, отдельно спрятанных окаянтах. Насколько мне известно — уверен, что и Вольдеморт об этом знал, — никто никогда не разделял душу более чем надвое. — Думбльдор мгновение поразмыслил, а затем произнёс: — Четыре года назад я получил некое доказательство того, что Вольдеморт расщепил свою душу.

— Где? — поразился Гарри. — Как?

— Его предоставил мне ты, — ответил Думбльдор. — Дневник Реддля, из-за которого вновь открылась Тайная комната.

— Я не понимаю, сэр, — сказал Гарри.

— Хоть я и не видел Реддля, вышедшего из дневника, но по твоему описанию понял, что с подобным феноменом прежде не сталкивался. Чтобы обычное воспоминание мыслило и действовало по собственной воле? Высасывало жизнь из девочки, в чьи руки попало? Нет, в дневнике явно таилось что-то очень зловещее... осколок расщеплённой души, я почти в этом не сомневался. Дневник был окаянтом. Но вопросов по-прежнему возникало не меньше, чем ответов. А больше всего меня озадачивало и тревожило то, что дневник, похоже, замышлялся не только как хранилище, но и как орудие.

— Всё равно ничего не понимаю, — сказал Гарри.

— Он действовал так, как положено окаянту, — иными словами, надёжно хранил фрагмент души владельца и, без сомнения, препятствовал его смерти. В то же время было очевидно: Реддль хотел, чтобы дневник прочитали, чтобы осколок его души завладел другим человеком, а чудовище Слизерина вырвалось на свободу.

— Наверное, чтобы его дело не пропало зря, — предположил Гарри. — Ему хотелось показать, что он — наследник Слизерина, а в то время как ещё ему было показать?

— Совершенно верно, — кивнул Думбльдор. — Но ты пойми, Гарри: Вольдеморт специально предназначал свой дневник для некоего будущего ученика «Хогварца», а значит, с замечательным равнодушием относился к драгоценной частичке своей души, спрятанной в том блокноте. Ведь профессор Дивангард объяснил: окаянт нужен, чтобы тайно сохранить фрагмент души в безопасности. Нельзя его бросать где попало, его могут уничтожить — что в результате и произошло: благодаря тебе не стало одного фрагмента души Вольдеморта... И его небрежное отношение к окаянту показалось мне крайне зловещим. Это означало, что он создал — или хотел создать — несколько окаянтов, тогда потеря первого уже не столь губительна. Я не хотел в это верить, но иначе картина теряла смысл... Затем, два года спустя, ты сообщил мне, что в ночь, когда Вольдеморт вернул себе тело, он сказал приспешникам нечто крайне существенное и страшное: «Я, кто дальше других ушёл по дороге, ведущей к бессмертию». Так ты передал его слова. «Дальше других». Мне показалось, что я, в отличие от Упивающихся Смертью, понимаю, о чём он говорил. Он имел в виду окаянты, во множественном числе, Гарри, чем, по моим сведениям, не мог похвастаться ни один колдун до него. Тем не менее это вписывалось в мою теорию: с годами лорд Вольдеморт всё больше терял человеческий облик, и подобная метаморфоза могла объясняться только тем, что он исковеркал свою душу сверх пределов, условно говоря, обыкновенного зла...

— То есть, убивая других, он стал неуязвим? — спросил Гарри. — А почему, раз уж он так стремился к бессмертию, нельзя было создать или украсть философский камень?

— Именно это, как мы знаем, он и пытался сделать пять лет назад, — ответил Думбльдор. — Полагаю, однако, что по ряду причин философский камень привлекал лорда Вольдеморта куда менее, нежели окаянты... Эликсир Жизни действительно продлевает существование, но пить его надо регулярно; вечно, если добиваешься бессмертия. Следовательно, Вольдеморт всецело зависел бы от Эликсира, и если б тот кончился, или его отравили, или украли философский камень, Вольдеморт умер бы, как умирают все люди. Не забывай, он — одиночка. Мне думается, любая зависимость, пусть даже от Эликсира, для него невыносима. Разумеется, чтобы вырваться из того кошмарного полусуществования, на которое он обрёк себя, попытавшись тебя убить, Вольдеморт готов был пить что угодно, но только ради возвращения своего тела. Я убеждён, что после этого он возлагал надежду на окаянты: ему требовалось лишь обрести человеческий облик. Понимаешь, он ведь уже был бессмертен... или близок к бессмертию, насколько это вообще возможно для человека... Но сейчас, когда ты раздобыл нам это принципиально важное воспоминание, мы сделали ещё шаг к разгадке неуязвимости лорда Вольдеморта — никому ещё не удавалось подойти к ней так близко. Ты слышал его слова: «Не лучше ли, не надёжней умножить число фрагментов? Например, семь — самое могущественное волшебное число...» Семь — самое могущественное волшебное число. Да, полагаю, идея семигранной души очень привлекала Вольдеморта.