Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 2 ФЕВРАЛЬ

- Не говорим! Ты думаешь, достаточно не говорить? Ты думаешь, можно забыть, если ты обращаешься с человеком, как с вещью?

- Семён Афанасьевич!…

- Я не хочу, чтоб это висело у Михаила, как камень на шее. Сегодня я как раз получил свою зарплату. Держи двести - и конец разговору.

Я сунул деньги ему в карман.

- Я их выброшу, Семён Афанасьевич!

- А это уж - твоё дело. Моё дело было рассчитаться с тобой.

До самого дома мы не произносим больше ни слова. Заслышав издали знакомые голоса, я говорю Андрею:

- Надеюсь, мне не надо просить тебя, чтобы никто, кроме нас с тобой, об этом не знал. И ещё, чтоб ты не донимал Колышкина никакими расспросами и разговорами. Мы с тобой кончили дело, и его оно больше не касается. Так?

Андрей, не отвечая, наклоняет голову. Не знаю, спали ли в ту ночь Андрей и Михаил, а я не спал. Я лежал, как тогда Колышкин, подложив руки под голову, смотрел в темноту и думал. Вспоминались слова Антона Семёновича о том, что наказание не должно причинять нравственного страдания: наказание, говорил он, должно только помочь человеку осознать ошибку. Я думал и не соглашался. Нет, нужно, чтобы Репин именно с болью, страдая, понял всю подлость своего поступка. Только нравственное страдание и может выжечь в нём годами копившуюся грязь.

- Ты не спишь? - тихонько спросила Галя; она всегда знала, когда мне не спалось, и безошибочно угадывала, какое из событий дня мешает уснуть.

- Нет, не сплю.

- Расскажи, какой у тебя был разговор с Репиным! - Она выслушала, помолчала, а потом заговорила медленно, словно ещё раз проверяя каждое своё слово: - Ты не сердись, Семён, но, мне кажется, ты не прав. Получилось так, что ты поставил себя с ним па одну доску. Как будто ты признаёшь, что и в самом деле это законно, - то, что он выиграл человека.

- Не знаю… может быть, ты и права. Л только, по-моему, я поступил правильно. И правильно сказал ему. Он увидит, что я понимаю: на другом, на человеческом языке с ним ещё рано говорить: до него не дойдёт. Вот и приходится применяться в его подлому пониманию. Нет, что-что, а презрение до него доходит.

…На другой день к вечеру Андрей постучался ко мне:

- Я вас очень прошу, Семён Афанасьевич, я вас очень прошу, возьмите свои деньги.

Лицо его осунулось, глаза смотрели требовательно и горячо. Обычной иронии, хладнокровия, самоуверенности как не бывало.

- Нет, не возьму. Я ведь сказал тебе.

- Семён Афанасьевич! Я давно забыл об этом, я и думать перестал!

- Зато он помнил. Иди, Андрей. Я буду ложиться, мне рано вставать.

Утром, едва я поднялся, ко мне постучали: на пороге снова стоял Репин.

И тут я увидел, что надо кончать. Ясно было: мальчишка физически сгибается под тяжестью, которая навалилась на него, и если не снять её тотчас, она его раздавит.

- Семён Афанасьевич, возьмите деньги! Если не верите, вот Михаила спросите…

Колышкин, видно, всё время стоял за дверью - он приотворил её и вошёл, ступая неуверенно, как по горячей плите.

- Вот, при Семёне Афанасьевиче говорю, - продолжал Репин, облизывая пересохшие, потемневшие губы и переводя отчаянные глаза то на меня, то на Колышкина, - всё забудем, и долга никакого нет, и ничего нет… Возьмите деньги, Семён Афанасьевич!

- Возьмите! - откликнулся Михаил, и я понял: отказываться больше нельзя.

Когда ленинградские пионеры привезли вам в подарок пинг-понг, ребята отнеслись к новой игре недоверчиво:

- Подумаешь, дело! Шарик по столу гонять. Это для девчонок хорошо…

Между прочим, я часто замечал: чем меньше люди понимают в спорте, тем решительней судят о нём. Сколько раз я слышал: «Подумаешь, волейбол! Стукнул по мячу - и всё». Или: «Подумаешь, городки! Кинул палку - и всё». И сколько раз я видел: станет такой недоверчивый человек па площадку, высмеют его за неловкость, и тут-то он поймёт, что в каждой игре есть своя техника и тактика и овладеть ею - большое удовольствие. Глядишь, и скептик становится горячим любителем волейбола, городков или того лее пинг-понга. Так было и у нас.

Сначала мы вообще не могли попасть мячиком на стоя. Когда мы этому научились, выяснилось, что существуют самые разнообразные удары: кручёные, резаные, плоские. Потом оказалось, что молено сильно послать мяч или осторожно «укоротить» - положить у самой сетки. Это уже была тактика.

Чем лучше мы играли, тем интереснее делалась игра. И вот началась пииг-понговая горячка - болезнь, в те годы очень распространённая. Микроб пинг-понг - маленький белый мячик - овладел нашим воображением. Трудно определить день и час, когда это случилось, но пинг-понгом заболели все. Пинг-понгу посвящали каждую свободную минуту. Ухитрялись играть даже в классах во время перемены, и я, проходя по коридору, слышал сухое цоканье мяча о ракетку. Софья Михайловна или Николай Иванович, приходя на урок, заставали ребят такими красными и вспотевшими, что впору было посылать их к умывальнику. И тогда не я и не кто-нибудь из старших, а Жуков, сам увлекавшийся пинг-понгом так, как было свойственно его страстной, но сдержанной натуре, на общем собрании произнёс такую речь:

- Давайте решим, как быть. Все прямо с ума посходили с этим пинг-понгом. (Оживление.) Я не скрываю, я, конечно, тоже. (Смех.) А только как бы у нас головы тоже не стали такими… вроде этих мячиков: лёгкие, и внутри пусто…

И собрание постановило: играть только после занятий, и только когда все уроки сделаны.

Понемногу кое-кто охладел, кое-кому надоело. Осталось несколько человек одержимых, и среди них Коршунов, Разумов, Репин и Король. Мы не мешали им. Это было для них отдыхом, развлечением, удовольствием и теперь отнимало не так уж много времени.

Разумов оглушал себя пинг-понгом, чтоб забыться, чтоб не оставалось ни одной свободной минуты. Он был из тех людей, которые не умеют быть счастливыми. Ещё недавно он изводился мыслью, что все подозревают его в краже горна. Когда злополучная история с горном наконец разъяснилась, он чувствовал себя счастливым ровно два дня, а на третий снова затосковал, и причина тоски была, где Плетнёв? Он мучился всерьёз, и я совсем не хочу говорить об этом с иронией. Однако ведь и Король мучился тем, что Плетнёв пропал, как в воду канул. Но Король всякий раз, бывая в Ленинграде, наводил справки о приятеле, и Владимир Михайлович по его просьбе написал в приёмники Москвы, Казани, Самары и других городов запрос, нет ли там Арсения Плетнёва. Разумов ничего не пытался сделать, он просто тосковал. И пинг-понг был для него отдушиной.

Очень увлекался игрой Коршунов, и играл он так, что невозможно было смотреть на него без смеха. Пропустив мяч, он прижимал руки к сердцу, хватался за голову и чуть не со слезами в голосе проклинал себя:

- Ой, дурак! Что я наделал! Ну, теперь пропал!