Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 2 ФЕВРАЛЬ

- Окружность, - произносит Репин бесстрастным тоном, - это замкнутая линия, все точки которой равно удалены от одной.

В сторону Короля он не смотрит, но на слове «замкнутая» делает недвусмысленное ударение: вот, мол, на тебе!

Владимир Михайлович берёт со стола чёрный шар. Мелом он чертит на шаре замкнутую волнистую кривую.

- Как вы думаете, - обращается он к ребятам, - все точки этой кривой равно удалены от центра шара? Да, равно. Значит, это окружность?

Все видят, что в определении есть ещё один пробел. По лицам ребят, по сосредоточенным взглядам и нахмуренным лбам я понимаю: тут важно не столько получить определение - важен самый процесс работы. Они думают, ищут недостающие слова - «расположенная на одной плоскости». Но эти слова остаются непроизнесёнными: дверь класса открывается, на пороге - Костик.

Ходить на третий, школьный этаж им с Леной строго-настрого запрещено. Костик знает это и никогда здесь не показывается. Сейчас он впервые нарушил запрет. Все головы повёрнуты к двери, на секунду мы застываем в удивлении.

- Король тут? - громко осведомляется Костик. - Король, послушай!…

Чья-то рука хватает Костика сзади, из коридора доносится испуганный галин шёпот:

- Костик, ты с ума сошёл! Кто тебе позволил?

- Ой, мама, погоди! - кричит Костик уже на весь коридор. - Король, слушай, это Нарышкин унёс горн! Он сам сказал!

- Эх ты, умнее ничего не придумал? - услышал я ещё из-за двери и, заглянув в больничку, увидел Глебова; он принёс Нарышкину еду.

Нарышкин угрюмо отвернулся к стене и не ответил.

- Слыхали, Семён Афанасьевич? - говорит Глебов, столкнувшись со мной в дверях. - Горн-то! А у нас что было, чего только не передумали. Вот бесстыжая рожа - Нарышкин! Да что с него возьмёшь!…

В лице и голосе Глебова сознание собственного достоинства и безграничное презрение к Нарышкину.

- Знаете, Семён Афанасьевич, - продолжает он, насмешливо кивая в сторону кровати, - я к нему вхожу, а он как набычится, чисто Тимофей 1! [ 1Так звали быка.] Думал, дурак, я его бить пришёл. Я, говорю, тебе щи принёс, дурак ты. А сейчас второе принесу. А он всё боится. Понятия в нём никакого!

Разумов ходит сияющий.

- Вот видишь! Я говорил же! - твердит он всем и каждому.

Король не унижается до объяснений. Как будто ровно ничего не произошло, как будто и не было этой истории с горном, камнем лежавшей на всех, и не свалился с него теперь этот камень.

Нарышкин подавлен больше прежнего. Он не сомневался, что мы давно обо всём знали. Он и не признавался вовсе, просто к слову пришлось.

- В прошлый раз, - сказал он Гале, - я тоже упал. Когда из столовой выбирался. А только нога цела осталась. Я тогда руку…

Галя не позволила себе ни удивиться, ни произнести: «Ах, вот в чём дело».

- Это когда ты горн унёс? - напрямик спросила она.

- Ну да, - ответил Нарышкин в уверенности, что это всем давно известно.

И вот тут-то Костик, не теряя времени даром, шагает на третий этаж, открывает дверь за дверью («Ой, Екатерина Ивановна, я не к вам!» «Ой, тётя Соня, вы только скажите: где Король?») и наконец добирается до пятой группы, где поднимает настоящий переполох…

Теперь Нарышкин понимает, что проговорился. И жалеет об этом. И в то же время чувствует: это хорошо, что он сказал. Он не очень разбирается, что к чему, но ведь ясно: ребята смягчились. Он не то что прощён, а вот стало легко дышать и уже не страшно. Он уже не цепляется лихорадочно за Галю и Екатерину Ивановну, боясь остаться один. Он лежит, чаще всего повернувшись лицом к стене, молчит, думает.

Вечером, после отбоя, когда весь дом затихает и только ребята из сторожевого отряда ходят по полутёмным коридорам и изредка приглушённо перекликаются между собой по дворе и парке, учителя собираются в моём кабинете.

Мы собираемся постоянно, хоть ненадолго, рассказать друг другу, как прошёл день, подвести итоги: что было трудно, не пропустили ли что-нибудь важное, о чём забыли, чего не заметили.

- Вот и кончилась эпопея с горном, - говорит Екатерина Ивановна, перебирая тетради.

- Счастливый конец. И Король - молодчина: с честью выдержал это испытание! - откликается Софья Михайловна.

- Королёв - молодец! - помедлив, говорит Владимир Михайлович. - Очень мне по душе этот юноша.

- А как у этого юноши с арифметикой? - спрашивает Екатерина Ивановна.

- Он умеет думать. Это - самое главное.

- Мне кажется, он думает рывками, - возражает Екатерина Ивановна. - Как бы это сказать… Он не умеет додумывать, он останавливается на полдороге. Так бывало не раз: начнёт задачу верно, логично, а где-то посередине застопорит - и конец!

- И так бывает. Но это - дело времени. Способности есть, и навык придёт, выработается дисциплина ума. Вообще в пятой группе много способных детей… Вы знаете, у Репина, например, просто математическая голова. Он превосходно думает и, как ни странно, не растерял за эти годы своих знаний.

- Репин, да-да… вот кто беспокоит меня больше всех, - говорит Алексей Саввич, помешивая угли в печке.

- Больше всех, - соглашается Софья Михайловна. - Он, Колышкин и весь их отряд. Я уже не первый раз говорю об этом. Боюсь, мы непростительно затянули с этим, Семён Афанасьевич. Их надо разъединить. Перевести Репина или всех их распределить по другим отрядам.

- Простите, я ещё плохо знаю ребят, - вмешивается Николай Иванович. - Но к кому переведёшь Репина? Он всюду станет хозяином, мне кажется.

- Да, конечно, натура властная, - соглашается Владимир Михайлович.

- О, не скажите! - смеётся Алексей Саввич. - Посмотрел бы я, как бы он властвовал у Подсолнушкина или у Стеклова! Но у Стеклова малы ребята, там ему, пожалуй, не место.

- Значит, переводить? - спрашиваю я. Впервые я задаю этот вопрос вслух, но давно уже он сидит гвоздём у меня в голове.

- Переводить, Семён Афанасьевич, - отвечает за всех Екатерина Ивановна. - Я давно наблюдаю Колышкина. Он без Репина совсем другой. Он чувствует себя по-другому. Вот давайте я вам прочитаю.

Она роется в тетрадках. Мы с любопытством ждём. Екатерина Ивановна во вторую смену занимается в школе с 3-й группой, где учится Колышкин.

У Екатерины Ивановны в руках листок - даже издали видно, сколько на нём клякс.

- Вот, - говорит она. - Колышкин вчера написал сочинение. Ну, конечно, безграмотное. Беспомощное, конечно. Ни единой запятой. Строго говоря, это ещё никакое не сочинение. Но суть не в атом. Вот послушайте.

Алексей Саввич оставляет печку. Николай Иванович придвигается поближе со своим стулом. Галя подперла щёки ладонями и, не мигая, смотрит на Екатерину Ивановну. А та читает неторопливо, выразительно, словно красным карандашом расставляя в воздухе ещё неподвластные Колышкину запятые:

- «Как мы собирали грибы. Мы встали рано и пошли. Я тут знаю все грибные места. Белых, ясно, нет, зато подберёзовые и подосиновики. Ещё пошёл один наш, кто, не скажу. Он пошёл один, а как я подошёл, он кричит: «Не лезь, тут моё место!» Я ушёл и набрал больше, хоть я места всем показывал, никому не жалел. Мы принесли много. Антонина Григорьевна нажарила на обед. А ему сказала: «Эх ты, половина поганки».