Каури Лесса - Золушки нашего Двора

А Ники осталась. Страшась ругаться даже шёпотом, ибо опасалась, что оборотень с его тончайшим слухом разберёт в грубых словах нотки разочарования и посчитает себя победившим. Вцепившись пальцами, всё ещё хранящими тепло его дыхания, в парапет, она ощущала смятение. Лихай Торхаш всегда раздражал её, потому она дразнила его, случись им оказаться вместе. Но никогда она не хотела одновременно его убить — и зацеловать до смерти! Унизить и покориться! Взять — и отдать себя без остатка!..

Ники Никори, навсегда закрывшую ту дверь в сердце, что вела вглубь его и открывалась лишь ради воспоминаний, это пугало. Настоящая смерть не пугала, а вот эта вот... слабость?

'Ты мог погибнуть! — орал на неё в каюте капитан Зорель, и она впервые видела его потерявшим над собой контроль. — Какого Аркаеша ты творишь, сопляк?'

'Хотел избежать неприятностей для 'Касатки'!' — честно отвечала Ники заплетающимся языком и не лгала: корабль и капитан были для неё синонимами.

'Тебя выпорют за пьянство... — неожиданно успокоился Ясин, — чтобы и другим неповадно было! Сам выпорю!'

И так он это сказал, что у Ники, как и сейчас от едкой насмешки Лихо, стало горячо в промежности.

Капитан выволок её на палубу, швырнул на связку канатов и, действительно, выпорол. Сильнее, чем требовалось, словно пытался изжить злость на неясные эмоции, испытываемые к юнге.

— Давай, приложи к заднице водоросли! — предлагал Ники вечером, в кубрике, боцман. — Авось полегчает!

Тот отказывался. Кусая губы и сглатывая слезы, терпел боль, стараясь не тревожить крепкую, не порванную ударами каната ткань матросских шаровар. Бил капитан прицельно.

Выйдя из шхеры 'Касатка' на всякий случай удалилась от берега, стремясь на чистую воду — Зорель не испытывал желания вновь встречаться с патрульными. Пара дней прошла спокойно, не считая метаний юнги, страдающего от болей седалища и каждую ночь мечтающего пробраться в каюту капитана, чтобы задать ему жару. Но однажды на рассвете...

***

Весь воспринял известие о переселении в общежитие университета с восторгом. Это одновременно успокоило Бруни и расстроило. Успокоило, поскольку она, наконец, перестала волноваться за него, расстроило, так как родительский дом ночами оставался без присмотра.

— Мне нужно съездить в трактир, — сказала она Каю, когда ненадолго вернувшийся полковник Торхаш забрал с собой рю Фринна и Веслава и, коротко попрощавшись, ушёл.

— Зачем? — удивился принц. Помолчав, добавил: — Мне всё время кажется, что стоит тебе покинуть дворец, и я больше тебя не увижу!

Задохнувшись от нежности, Матушка зарылась лицом в его мундир.

— Никуда я от тебя не денусь, горе моё королевское! — прошептала она, обтираясь щекой о жёсткую ткань. — Никуда и никогда!

— А я вот боюсь этого, — виновато улыбнулся Аркей и подхватил её на руки, — но если действительно нужно — отпущу! Нам предстоит несколько безумных дней свадебных празднеств, родная. Ни ты, ни я в эти дни не сможем принадлежать себе. Мне-то не привыкать, а вот тебе придётся смириться! После мы решим все вопросы и, наконец, отправимся в моё поместье. Только ты и я!

— Медовый месяц? — лукаво улыбнулась Матушка. — Мне кажется, он запоздал!

— Седмица, — рассмеялся принц, — больше времени отец нам не даёт. Видимо, тоже считает, что медовый месяц у нас уже был! А насчёт своего трактира не волнуйся — теперь на площади прямо напротив него расположен пост охраны. Стражники дежурят круглые сутки!

Вместо ответа Бруни благодарно прижалась губами к его губам. Способность будущего мужа не забывать о мелочах была одним из тех качеств, что вызывали у неё чувство обожания по отношению к нему.

В этот вечер они впервые легли в постель принца раздетыми, под одеялом сплетясь в единую лозу. Кай долго и нежно любил Бруни, и оба уснули лишь часа за два до рассвета дня, который должен был навсегда объединить их судьбы в одну.

***

Фигура, укутанная в простыню, слабо заскреблась в дверь королевской опочивальни. Гвардейцы, стоящие по обеим её сторонам, похоже, пришельца не замечали.

— Братец, ты, что ли, спишь? — замогильным голосом вопросила фигура. — А порадоваться вместе со мной?

Дверь опочивальни распахнулась. Его Величество Редьярд, похоже, вообще не ложился — свидетельством тому были красные глаза, встрёпанная шевелюра, встревоженная борода и полный комплект одежды.

— Дрюня! — рявкнул король. — Ты должен быть у целителя! Какого Аркаеша ты тут делаешь?

— Я был у целителя, спасибо тебе за незабываемые часы, проведённые в объятиях славного Ожина! — кривляясь, шут склонился в раболепном поклоне. — А вообще, впусти меня уже и дай поделиться радостью!

— Какой ещё радостью? — с подозрением спросил Его Величество, отодвигаясь и освобождая вход. — Колька опять сбежал?

— Ежели только летать научился, — хихикнул шут, перешагивая порог. — А так-то он теперь в седло пару-тройку седмиц не сядет, коли Жужин не вмешается!

Спальня Его Величества, вопреки распространённому мнению, была вовсе не велика и не роскошна. Старинная кровать под балдахином занимала большую часть помещения, в углу стоял небольшой письменный стол с бюро, в другом — неярко горел камин, над которым висел портрет родителей Редьярда. Несколько пуфиков и кресел, стоящих так, будто их уронил великан, великолепная тигриная шкура у огня, на которой, тяжело вздыхая, спал волкодав Стремительный и один из толстолапых щенков — его многочисленных отпрысков.

Дрюня с наслаждением упал в кресло у бюро, закинул ноги на подлокотник и объявил:

— Мы помирились, братец!

— Да мы, вроде, не ссорились, — пробурчал Редьярд, вернувшийся за стол, где проглядывал какие-то бумаги.

— Да мы с Ванилькой моей помирились, Твоё Тугодумное Величество! — завопил Дрюня, вскакивая. — И так сладко помирились, что я от чуйств не могу уснуть!

— Хочешь, я тебя вырублю? — буднично предложил король.

Разбуженный громкими голосами щен, шатаясь от сна, подошёл к стулу и попытался забраться к Редьярду. Тот поднял его за шкирку, с удовольствием взвесил в руке, поцеловал в морду и уложил на колени.

— Дурак ты, братец! — всерьёз разобиделся Дрюня. — Я к тебе, как к родному, с радостью! А ты 'вырубить'!

— Ну, ладно-ладно, — пошёл на попятный собеседник, — давай, рассказывай!

— Коровелла моя каким-то образом прознала об отравлении, — шут вернулся в кресло, довольно блестя глазами, — и прискакала к Ожину, с твёрдым намерением забрать меня домой и лечить народными средствами...

— Клистиром? — хмыкнул Рэд.

— Травками и диетой! — гордо ответствовал собеседник. — Но мэтр Жужин был непреклонен и заявил моей благоверной, что я очень плох!

— Он соврал, — улыбнулся король, почёсывая за ухом уснувшего щена, — ты не плох, ты невыносим! А она что?