Агата Кристи - Смерть на Ниле / Death on the Nile

– Какой ужас, – обронил он.

– Месье Пеннингтон, – сказал Пуаро, – в связи с этим делом я хотел бы кое-что обсудить с вами. Вас не затруднит подойти ко мне через полчаса?

– С большим удовольствием.

Ни голосом, ни видом он, впрочем, не выразил никакого удовольствия. Рейс и Пуаро переглянулись и быстро вышли.

– Хитрый черт, – сказал Рейс. – А ведь испугался!

Пуаро кивнул:

– Да, у него нерадостно на душе, у нашего месье Пеннингтона.

Когда они поднялись на верхнюю палубу, из своей каюты вышла миссис Аллертон и кивком головы позвала Пуаро.

– Мадам?

– Бедное дитя! Скажите, месье Пуаро, здесь нет двойной каюты, чтобы я была при ней? Ей не надо возвращаться к себе, где она была с матерью, а у меня только одна койка.

– Это можно устроить, мадам. Вы очень добры.

– Да ничего особенного, тем более я к ней так привязалась. Она мне всегда нравилась.

– Она очень расстроена?

– Ужасно. Похоже, она всей душой была предана этой малоприятной женщине. Об этом нельзя думать без слез. Тим считает, что она пила. Это правда?

Пуаро кивнул.

– Бедняга. Не нам ее судить, но жизнь у девочки, наверное, была несладкая.

– Несладкая, мадам. Она – гордый и очень верный человек.

– Вот это я ценю – верность. Сегодня она не в чести. Трудный характер у девочки. Гордая, замкнутая, упрямая – и вместе с тем такая отзывчивая, по-моему.

– Я вижу, что передал ее в хорошие руки, мадам.

– Да, не тревожьтесь. Я за ней пригляжу. Она так трогательно тянется ко мне.

Миссис Аллертон вернулась к себе в каюту. Пуаро отправился на место трагедии. Таращившая глаза Корнелия еще была там. Она сказала:

– Месье Пуаро, каким образом никто из нас не видел сбегавшего убийцу?

– В самом деле, – подхватила Жаклин.

– Ах, – сказал Пуаро, – это совсем не фокус с исчезновением, как вам представляется, мадемуазель. Убийца имел три возможности уйти.

– Три? – удивилась Жаклин.

– Он мог уйти либо в правую сторону, либо в левую, а третьего пути я не вижу, – терялась Корнелия.

И Жаклин нахмурила брови. Потом ее лицо прояснилось.

– Ну конечно, – сказала она, – он мог уйти в обе стороны по горизонтали, но ведь есть еще вертикаль. Если вверх уйти трудно, то вниз – пожалуйста.

Пуаро улыбнулся:

– Вы умница, мадемуазель.

– Я, конечно, полная тупица и ничего не понимаю, – сказала Корнелия.

Жаклин пояснила:

– Дорогая, месье Пуаро считает, что он мог перемахнуть через поручень и спрыгнуть на среднюю палубу.

– Господи! – задохнулась Корнелия. – Мне это в голову не пришло. Но какое же нужно проворство для этого! Видимо, он так и сделал?

– Вполне мог, – сказал Тим Аллертон. – В такие минуты, не забывайте, люди переживают потрясение, стресс. После выстрела на них находит столбняк.

– С вами именно так и было, месье Аллертон?

– Именно так. Я встал как вкопанный, потом уже побежал к корме.

Из каюты Бесснера вышел Рейс и начальственным голосом сказал:

– Соблаговолите разойтись, нам надо вынести тело.

Все тут же разошлись. Пуаро тоже отошел в сторону. Корнелия с грустной убежденностью сказала ему:

– Я до конца дней буду помнить это путешествие. Три смерти!.. Как в кошмарном сне.

Ее услышал Фергюсон.

– Это вас культура заела, – резко бросил он. – Учитесь у Востока принимать смерть: эпизод, не заслуживающий внимания.

– Пусть себе, – сказала Корнелия. – Они непросвещенные. Их жаль.

– И хорошо, что непросвещенные. Просвещение обескровило белую расу. Посмотрите на Америку – они же свихнулись на культуре. Гадость какая.

– По-моему, вы говорите чушь, – залилась краской Корнелия. – Я каждую зиму хожу на лекции по греческому искусству, Ренессансу [110]и про знаменитых исторических деятельниц слушала цикл.

Мистер Фергюсон яростно застонал:

– Греческое искусство! Ренессанс! Исторические деятельницы! Тошно слушать! Только будущее, девушка, имеет значение, не прошлое. Три покойницы на борту – ну и что? Велика потеря! Линит Дойл с ее деньгами, тунеядка горничная, бессмысленная дурища миссис Оттерборн. Неужели вы думаете, что кому-то интересно, живы они или нет? Мне – неинтересно. Я считаю: и слава богу!

– И неправильно считаете, – вскипела Корнелия. – Противно слушать, как вы говорите, говорите – и все о себе, о себе. Я недолюбливала миссис Оттерборн, но ее дочь обожала ее, смерть матери сломила несчастную. Я ничего не знаю про горничную-француженку, но кто-то ее, наверное, тоже любил. А что касается Линит Дойл, то, не говоря о всем прочем, она была прекрасна. Она была такая красивая, что, когда входила в комнату, дыхание перехватывало. Я дурнушка и тем более ценю красоту. Она была такая красивая – чисто по-женски, – что только в греческом искусстве найдется с чем ее сравнить. Когда погибает красота, это потеря для всех. Вот так.

Мистер Фергюсон отпрянул назад. Он вцепился себе в волосы и яростно рванул их.

– Все, сдаюсь, – сказал он. – Вы невозможны. Вы даже не можете по-женски затаить обиду. – Он повернулся к Пуаро: – Известно ли вам, сэр, что родитель Линит Риджуэй фактически погубил отца Корнелии? И что же, она скрипит зубами, видя, как наследница в жемчугах и парижских туалетах плывет по Нилу? Как бы не так! Подобно сказочной овечке, она блаженно блеет: «Какая красивая!» Не думаю, чтобы она хоть чуть сердилась на нее.

Корнелия покраснела.

– Да нет, сердилась немного. Папа умер, потому что разуверился во всем – у него ничего не получалось.

– Изволите видеть: немного сердилась.

– А не вы ли сейчас твердили, что будущее важнее прошлого? – вскипела Корнелия. – То было в прошлом, с ним покончено.

– Опять сдаюсь, – сказал Фергюсон. – Корнелия Робсон, я впервые встречаю такую замечательную женщину. Вы не пойдете за меня замуж?

– Не говорите чушь.

– Хотя при сем присутствует почтенный сыщик, предложение мое – искреннее. Кстати, будьте свидетелем, месье Пуаро. Я ответственно предлагаю этой женщине замужество, поступаясь, прошу заметить, своими принципами, поскольку ни во что не ставлю брачные узы; другого рода договоренностей она не примет, поэтому пусть будет замужество. Прошу вас, Корнелия, скажите «да».

– Не выставляйте себя на посмешище, – краснея, сказала Корнелия.

– Да почему же вы не хотите за меня замуж?

– Потому что несерьезно.

– Что несерьезно? Мое предложение или я сам?

– И то и другое, хотя больше вы сами. Для вас нет ничего святого. Вы смеетесь над просвещением, над культурой – даже над смертью. На вас нельзя будет положиться.

Она оборвала себя, снова покраснела и убежала к себе в каюту.

Фергюсон проводил ее взглядом.

– Ну и девица! Главное, она говорит правду. Ей нужен положительный человек. На которого можно положиться – мой бог! – Помолчав, он заинтересованно спросил: – Что с вами, месье Пуаро? Вы о чем-то глубоко задумались.