Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

— Нет.

Арсен Люпен подошел ближе к Херлоку Шолмсу и, положив руку ему на плечо, сказал:

— Послушайте-ка, сударь, у меня нет настроения спорить с вами, да и вы, на свое несчастье, ничего со мной поделать не можете. Так что давайте с этим покончим.

— Давайте.

— Вы дадите мне свое честное слово, что не будете пытаться улизнуть с яхты, пока мы не войдем в воды Англии.

— Даю вам свое честное слово, что буду пытаться сбежать с этого судна всеми возможными способами, — ответил неукротимый Шолмс.

— Но, черт побери, вы же понимаете, что мне стоит только слово сказать — и вы будете лишены возможности даже пошевелиться. Все мои люди слепо повинуются мне. По моему знаку они наденут вам цепь на шею.

— Цепи рвутся.

— И бросят за борт в десяти милях от берега.

— Я умею плавать.

— Хороший ответ, — рассмеявшись, воскликнул Люпен. — Да простит мне Бог, я был в гневе. Прошу у вас прощения, мэтр… и подытожим наш разговор. Вы ведь понимаете, что я должен принять необходимые меры для собственной безопасности и безопасности своих друзей.

— Да, вы должны принять все меры. Но они ничего не дадут вам.

— Пусть. И все же вы не рассердитесь на меня, если я их приму?

— Это ваш долг.

— Тогда приступим к делу.

Люпен открыл дверь, позвал капитана и двух матросов. Эти двое схватили англичанина и, обыскав его, связали ему ноги и привязали веревками к кушетке капитана.

— Хватит! — приказал Люпен. — На самом деле только из-за вашего упрямства, сударь, и сверхсуровых обстоятельств я осмелился позволить себе…

Матросы удалились. Люпен сказал капитану:

— Капитан, один из членов экипажа останется здесь в распоряжении господина Шолмса; пожалуйста, и вы составьте ему компанию, как только вам это позволят ваши обязанности. И отнеситесь к нему со всем почтением. Это не пленник, а гость. Сколько времени на ваших часах?

— Пять минут третьего.

Люпен глянул на свои часы, затем на стенные, висевшие в каюте:

— Пять минут третьего?.. Так и есть. Сколько времени вам требуется, чтобы добраться до Саутгемптона?

— Девять часов, если не спешить.

— Вы проведете в море одиннадцать. Вам нельзя подходить к берегу до тех пор, пока в полночь из Саутгемптона не отчалит пароход, приходящий в Гавр в восемь утра. Вы понимаете, о чем я, капитан? Повторяю: поскольку для всех нас было бы крайне опасно, если бы этот господин вернулся во Францию этим пароходом, вы не должны приходить в Саутгемптон до часа ночи.

— Понятно.

— Я прощаюсь с вами, мэтр. До будущего года, на этом свете или на том.

— До завтра.

Через несколько минут Шолмс услышал, как отъехал автомобиль, и в ту же минуту где-то в глубине «Ласточки» громче запыхтела паровая машина, яхта отчаливала.

К трем часам из устья Сены они выходили в открытое море. В это время, вытянувшись на кушетке, к которой он был привязан, Херлок Шолмс спал глубоким сном.

На следующее утро, в день десятый (и последний) войны, объявленной друг другу двумя великими противниками, «Эко де Франс» опубликовала такую прелестную заметочку:

Вчера Арсеном Люпеном был принят указ об изгнании Херлока Шолмса, английского сыщика. Объявленный в полдень, указ был приведен в исполнение в тот же день. В час ночи Шолмс был высажен в Саутгемптоне.

В восемь часов утра улица Крево от проспекта Булонского Леса до авеню Бюжо уже была забита машинами по перевозке мебели, их было двенадцать. Господин Феликс Давей, занимавший пятый этаж дома № 8, покидал свои апартаменты. Вывозил свою коллекцию мебели, к которой проявляло интерес столько иностранных корреспондентов, что ни день наведывавшихся к нему, и господин Дюбрей, эксперт, объединивший в одни апартаменты квартиру на шестом этаже того же дома и две другие, тоже на шестом этаже, в двух прилегавших к дому № 8 домах; вывозил в тот же самый день, что, конечно же, было чистым совпадением — эти господа друг с другом были незнакомы.

На одну деталь в квартале обратили внимание, но заговорили об этом много позже: ни на одной из машин не было написано ни адреса, ни фамилии переезжавшего, и ни один из грузчиков не зашел в близлежащую лавочку или кабачок. Они так прекрасно работали, что к одиннадцати часам все было закончено. По углам в пустых комнатах остались лишь кучи бумаг и тряпок, как обычно после переезда.

Господин Феликс Давей, элегантный молодой человек, одетый по самой изысканной моде, но державший в руках гимнастическую палку, вес которой указывал на то, что у ее обладателя недюжинные бицепсы, господин Феликс Давей спокойно прошел и сел на скамейку, стоявшую на аллее, в которую упирается проспект Булонского Леса; сел он лицом к улице Перголези. Возле него молодая женщина в типичном для дамы среднего сословия костюмчике читала газету, пока ребенок возился с совочком в песочнице.

Через некоторое время Феликс Давей, не поворачивая головы, спросил ее:

— Что Ганимар?

— Ушел сегодня в девять утра.

— Куда?

— В префектуру.

— Один?

— Один.

— Телеграмм ночью не было?

— Никаких.

— В доме вам по-прежнему доверяют?

— Да, в высшей степени. Я немного помогаю госпоже Ганимар, и она рассказывает мне обо всем, что делает ее муж… Мы провели все утро вместе.

— Это хорошо. До новых распоряжений продолжайте приходить сюда каждый день к одиннадцати часам.

Он поднялся и пошел в китайский павильончик возле площади Дофина, где скромно перекусил — два яйца, овощи, фрукты. Затем вернулся на улицу Крево и сказал, обратившись к консьержке:

— Я загляну наверх, а потом сдам вам ключи.

Свой обход он закончил комнатой, служившей ему кабинетом. Там он взял в руку конец газовой трубы, шедшей вдоль камина, — одно из колен было разъемным, — вынул медную пробку, которой была закрыта труба, приладил к ней маленький аппаратик в форме рожка и свистнул.

В ответ раздался чуть слышный свист. Поднеся рожок к губам, он прошептал:

— У вас никого, Дюбрей?

— Никого.

— Я могу подняться?

— Да.

Он положил трубу на место, размышляя: «До чего может дойти прогресс? Наш век буквально кишит маленькими изобретениями, делающими жизнь очаровательной и удивительно яркой. И такой забавной!.. Тем более если умеешь так играть в жизнь, как я».

Он повернул один из мраморных завитков на камине. Мраморная доска в камине пришла в движение, зеркало над ним поехало по невидимым полозьям, и открылось зияющее пространство, в котором виднелись первые ступеньки лестницы, встроенной прямо в камин; все это было очень чистое, чугунные детали до блеска начищены, фарфоровая плитка — белоснежна.