Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

— Да. Вскоре после того, как госпожа Рошель уехала. Я как раз кончала мыть пол, когда прибыла эта дама. Я даже не успела ей крикнуть, что никого нет. Она прошла прямо к вам.

— Прямо так и прошла? Ни секунды не колеблясь?

— Именно, и я очень удивилась.

— А какая она была на вид?

— Хорошенько не рассмотрела. Она была в плаще с капюшоном, высокая, худая…

— Не могу догадаться, кто бы это мог быть.

— Плащ синий.

— Вы уверены?

— Что синий, то синий. Она направилась к дому. Выскочила ваша собачка, залаяла ей вслед. Мне даже показалось, что она на нее прыгнула. В общем, крутилась возле ног, ну, вы сами знаете, как они крутятся… Если она укусила бедняжку, то стоит ей посочувствовать, у нее и так что-то было с ногой.

— С ногой?

— У этой дамы нога была забинтована, у самой щиколотки. Большая такая повязка. Думаю, она к вам и пришла из-за этого. Собачий-то укус всегда опасен, никогда не знаешь, здорова собака или нет.

— А потом?

— Наверное, она постучалась в дверь. Мне не было ее видно из-за угла дома. Потом я слышала собачий лай, но недолго. Я тем временем суп варила. Дело недолгое, но все же…

— И больше вы ее не видели?

— Не видела. Если она приедет и опять никого не застанет, что ей сказать?

— Думаю, она позвонит мне. А вам большое спасибо.

Обратной дорогой я медленно набивал табаком трубку. Синий плащ. Да, у Мириам был синий плащ. Я всерьез встревожился. Том, радостно подпрыгивая, подбежал ко мне. Я присел на край колодца и стал гладить Тома. Он положил голову мне на колени. Том видел эту даму, но то, что он видел своими обращенными на меня, полными любви глазами, было мне недоступно. В этот вечер я понял, что мне никогда не развязаться с Мириам. На первый взгляд было очевидно, что эта таинственная дама — из местных, вероятнее всего из Бовуара, и приехала посоветоваться со мной из-за больной ноги. На этом объяснении мне и следовало бы остановиться. Но был еще люк. Кто-то открыл его… Я уже не помнил, что мог рассказать Мириам о привычках Элианы. Сведя к главному, я передал только часть наших разговоров. А было еще миллион других. Я был уверен, что Мириам знает наш дом во всех подробностях… Стало совсем темно. Элиана, должно быть, заснула. Я поднялся к себе в кабинет, мозги у меня плыли. Стало быть, я должен вернуться в Нуармутье. Да нет, не должен. У Мириам не было никакой повязки на щиколотке. Это не она. Стоп! Она могла сделать себе повязку как предлог, на тот случай, если Элиана окажется дома. Пусть так. Но в день с колодцем Элиана же никого не видела. Это и был решающий аргумент. Значит, я никуда не поеду. Но все-таки я уточнил по календарю время отлива. Неужели я и впрямь безвольное существо, неспособное резать по живому? Ничего подобного! Никто скорее меня не принимал решения, когда речь шла о жизни моих четвероногих пациентов. «Потому что ты любишь животных больше, чем людей», — ответил я сам себе. Нет, неправда. Я был готов порвать с Мириам, чтобы спасти Элиану. Без малейшего колебания. Но если речь идет о спасении Элианы, то нужно сначала установить, что Мириам виновата. А значит, необходимо вернуться в Нуармутье. Я едва не заплакал. Я решал то так, то этак и в конце концов погрузился в отупение сродни сну. Я спал, но с открытыми глазами. Видел свет фар, пробегавший по потолку… «Мундиа мул'а Катема… Силуме си квата ку ангула…» Заговор на неверного возлюбленного. Ящик с карточками стоял рядом, между записной книжкой и расчетной, а в нем рубрики: «Ворожба, ясновидение, двойники…» Мне стало противно. У меня возникло отвратительное ощущение собственной деградации, будто я сделался кем-то хуже вора — вроде незаконно практикующего врача…

Когда я проснулся, то сообразил, что уснул, положив голову на руки. Затылок у меня ломило. Было часов пять утра. Я бесшумно разделся и скользнул в постель. Элиана не шевельнулась. Я еще раз перечислил все «за» и все «против»… Честно говоря, я не имел права обвинять Мириам.

В тот же день в половине пятого я ждал на склоне, ведущем к дамбе. Я был полон нетерпения, как когда-то. «Когда-то» означало всего каких-то несколько недель назад. За несколько недель самая великая любовь моей жизни съежилась и увяла. Может, я больше не люблю Мириам? Откуда известно, что любишь? Как все на свете, я читал всевозможные истории о любви. Ни одна не напоминала мою. Мириам, Элиана — чем они были для меня? Сожалениями, укорами, сомнениями — в общем, отрицательными эмоциями. И в то же время, как только дамба обнажилась, я запустил мотор, как пришпоривают лошадь. Я спешил к Мириам и вместе с тем уже хотел вернуться обратно.

Вилла, как обычно, казалась спящей. Я не хотел заставать Мириам врасплох, но поскольку меня отсюда выставили, и позабыть об этом я никак не мог, и был уже не своим и не чужим, то и не знал, как мне предупредить о своем появлении. Обычно меня встречала Ньетэ. Сегодня — полнейшая тишина. Я поднялся на крыльцо — дверь не заперта. На первом этаже — никого. Я кашлянул. Никого. Я двинулся к лестнице. Неприятнейший сюрприз: на вешалке висит синий плащ Мириам. В общем, естественно, что он тут висит, это его всегдашнее место. Не окажись он здесь, что бы я подумал? Что Мириам спрятала его — точно так же, как фотографии! И все же этот темный силуэт внизу, у лестницы, подействовал на меня крайне неприятно, и я, поднимаясь по лестнице вверх, не раз обернулся. Дверь спальни была приоткрыта, и я осторожно заглянул в нее. Мириам спит! Это в пять-то часов! А потом будет бродить до утра. Идиотизм! Я вошел и тут же почувствовал запах лекарств. Неужели Мириам больна? Ставни не были прикрыты, и я отчетливо видел ее лицо — немного бледное, осунувшееся и, похоже, изможденное скорее тайным страданием, чем болезнью. Печаль, что так часто появлялась на ее лице, лежала на нем и сейчас и была так трогательна, что я невольно преисполнился жалости. Неужели это из-за меня она так страдает во сне? Я хотел пощадить Элиану, но соразмерил ли я испытания, которым подвергаю Мириам? Не является ли она теперь жертвой? Может, я напридумывал эти ужасные истории с колодцем и люком для того, чтобы заполучить основание отвергнуть ее любовь? Потому что ее любовь, куда более сильная, мучительная и горькая, чем моя, стесняла меня, унижала и, в каком-то смысле, приковывала к позорному столбу. С ней я превратился в мужчину, который не умеет говорить «да»». Мириам! Милая моя Мириам!» Мириам, которая по-прежнему глубоко трогала мое сердце, особенно сейчас, когда, спящая, принадлежала мне целиком. Я люблю беззащитность. Хотя, вполне возможно, в моем пристрастии больше гордыни, чем доброты. Но чувство это совершенно искренне. Я опустился на колени возле кровати. Мириам спала не раздеваясь. Она только прикрылась одеялом. Доказательство ее невинности я мог получить незамедлительно, не задавая никаких глупых вопросов, от которых она, конечно же, придет в ярость. Мне нужно было только поднять одеяло. Я пребывал в нерешительности. Само по себе это мне казалось отвратительным. Разве не проще, естественней, честнее разбудить Мириам и сказать: «Поклянись, что ничего не пыталась сделать с моей женой!» — и потом поверить ее ответу. Зачем брать на себя роль Фомы неверующего, пытаться во всем разобраться самому, словно я судья, свидетель и прокурор в одном лице? Но желание узнать правду и получить свидетельство против Мириам доводило меня до головокружения. Я приподнял одеяло: на левой щиколотке у Мириам белела толстая повязка.