Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Сесиль вспомнила, что забыла купить хлебе и продуктов. Ну и пусть! Морис сам о себе позаботится. Надоело быть его служанкой. Она свернула в маленькую улочку на краю Венсеннского леса, где они жили, и сразу затормозила. Впереди, перед домом, стояла большая зеленая машина — то ли «бьюик», то ли «понтиак». Она интуитивно догадалась, еще до того как увидела номер департамента, 85, номер Вандеи: дядя! И тотчас сделала вывод: он приехал за деньгами. Это судьба! Сколько бы Морис ни твердил, что дядя Жюльен — лучший из людей, она всегда знала, что в один прекрасный день он потребует вернуть долг. Нужно быть Морисом, чтобы отрицать очевидное. Придется продать машину. Скверно! Останется найти еще сто тысяч франков с лишком. Что этот человек подумает о ней? Наверняка Морис скажет ему: «Это всё моя жена! Она никогда не умела вести хозяйство!»

Зеленая машина тронулась с места. Сесиль чуть было не прибавила газу. Догнать дядю, познакомиться, всё ему объяснить… Но машина с дядей уже умчалась, и Сесиль затормозила у тротуара. Она не спешила подниматься. Ради чего? Чтобы подмести окурки, приготовить еду и услышать восторженные восклицания Мориса: «На этот раз дело в шляпе!» Как хорошо бы ей жилось одной! Она заперла машину, так как привыкла к порядку, и стала подниматься по лестнице. И в доме она словно в первый раз. Какие-то запахи, которых она раньше никогда не замечала. У нее было мерзко на душе, она чувствовала себя потерянной, как человек, вдруг утративший веру.

Морис что-то напевал. Услышав, как захлопнулась дверь, он закричал:

— Сесиль? Это ты?

Он выбежал в прихожую. В левой руке у него были галстуки, в правой — пара сапог.

— Мы уезжаем, малыш… Уезжаем… Да что это с тобой?

— Это твой дядя приезжал?

— Да.

— За деньгами?

— Какими деньгами? Ах, да… Это всё уже неважно. Это в прошлом. Пошли, я тебе всё расскажу.

Он легонько подтолкнул ее к комнате, служившей ему мастерской и заваленной рекламными рисунками. На мольберте сушился новый эскиз, его утреннее творение. На нем было изображено что-то напоминающее бутылку, но то была церковь. «Край шартрёза и… Господа Бога. Посетите Шартр». Морис засмеялся.

— Жюльен нашел все это просто потрясающим. А уж он-то в этом смыслит… Ну вот. Ему необходимо уехать. Он ничего не объяснил, он этого не любит. Сказал только, что нуждается в нашей помощи — некому сторожить его замок… Погоди, дай мне договорить… да, знаю, его старые слуги, Агерезы… Но в том-то и дело, что они ушли от него. Ты знаешь, сколько лет Агерезу? Семьдесят четыре. Да и ей что-то около этого. Они уже давно хотели вернуться в свою Испанию. И уехали. Жюльену некогда было искать кого-то, вот он и подумал о нас.

Никогда еще Сесиль не видела его таким возбужденным. «Как ребенок», — подумала она.

— Он дает нам хоть немного времени?

Морис бросил галстуки в уже собранный чемодан.

— Нет, это невозможно! Я тебе уже рассказывал: у него есть собака, которой он очень дорожит. Но он не может взять ее с собой. И несчастный пес просто сдохнет от голода, если мы не поедем его кормить. А лопает он будь здоров! Еще бы, немецкая овчарка! Тебе нравятся овчарки, а?» Сесиль, ты чем-то недовольна?

— Не знаю, — сказала Сесиль… — Если бы еще мы не были ему должны…

Морис опустился рядом с ней на колени, обнял ее.

— Все улажено, малыш, все улажено. Жюльен прощает нам долг при условии, что мы немедленно выедем. Это очень важно. Пойми, нельзя оставлять без присмотра такой замок со всем барахлом, которым он напичкан. Там одной мебели на десятки миллионов. Кроме того, это замок его жены. Если бы он принадлежал ему, он, как мне кажется, наплевал бы на всё, но семья графини, то есть моей тетушки, устроит скандал, если пропадет хотя бы одна вилка.

Сесиль смотрела на обращенное к ней лицо: гладкий лоб, на котором никаким заботам не оставить след, ласковые блестящие глаза, где отражаются две задумчивые Сесили. Она отгородилась от них ладонями и помимо своей воли наклонилась и нежно прошептала:

— Хорошо… Едем.

Морис развернул кипучую деятельность. Вещи, обувь, белье жены — «Оставь, оставь, это мужское дело!» — он укладывал в чемоданы, которые тут же с трудом закрывал, продолжая давать объяснения:

— До замка пятьсот километров. Мы будем там к вечеру. Учти, местности я не знаю». Это где-то недалеко от Леже, глухомань в краю шуанов. Жюльен там так и не прижился… Передай, пожалуйста, пуловеры». Графиня не осмелилась даже сыграть свадьбу в родном краю. Их забросали бы камнями. Еще бы! Представительница рода Форланжей, знатнейшего рода, ведущего происхождение, быть может, со времен крестовых походов», и Жюльен — представляешь… Сделай-ка бутерброды… Что ты на меня так смотришь?.. Ладно, оставь. Жюльен дал мне десять тысяч франков на дорогу. Если проголодаемся, поужинаем в пути.

Они выехали. Морис говорил без умолку, нервно смеялся, и Сесиль подумала, не выпил ли он с дядей Жюльеном. Раньше у Мориса не было обыкновения повторять истории, которые она знала наизусть: романтическая встреча Мадлен де Форланж с Жюльеном Меденаком, безумная страсть графини, ее разрыв с семьей и смерть через семь лет на Канарских островах от перитонита… Она знала всё это. Дядя Жюльен остался для Мориса богом. Похоже, ее муж во всем старается подражать дяде. Бедняга Морис! Куда ему до этого Жюльена, ради которого женщина пожертвовала всем.

— Он очень любил свою жену? — спросила она.

Морис удивленно посмотрел на нее.

— Кто?

— Твой дядя.

— Ну и вопросы ты задаешь! Конечно, он ее очень любил. Раз такой человек, как он, заживо хоронит себя в этом вандейском замке, значит, это серьезно, разве не так?

— Но он продолжал путешествовать?

— Конечно. Когда одиночество начинало его тяготить, он уезжал. И правильно делал. Подумай только, ведь единственным его обществом была прислуга!

— А что бы ты сделал на его месте?

— Глупышка… На его месте…

Морис некоторое время смотрел на дорогу, потом пожал плечами.

— Хотел бы я быть на его месте.

Он тут же спохватился.

— Хотя нет, неправда. По существу, он никогда не был счастлив… Сегодня утром он мне показался очень странным… у него был вид человека, которому изрядно надоело такое бесцельное существование. Он здорово постарел, сильно похудел. Это, конечно, отъезд Агерезов так на него подействовал.

— Пусть все продаст и обоснуется в Каннах или Италии. Там, по крайней мере, он сможет разговаривать с людьми.

— Что продаст? Я ведь тебе уже объяснял: ему ничего не принадлежит. Он получает доход от поместья, что уже не плохо. Но замок останется собственностью Форланжей. Что в общем-то естественно, разве не так?

— Да, конечно.

— Он и подсвечника не имеет права продать.