Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

Напоследок она еще раз окинула взглядом его худое загорелое лицо, безукоризненно выглаженный серый костюм и подумала, что гость мало похож на журналиста.

Когда дверь за ним закрылась, Гарри Фокс улыбнулся. Он не получил той информации, за которой пришел, но донесшийся сверху детский плач кое-что все-таки прояснил.

Значит, Маркус отправил дочку домой. Похоже, Рассерт прав: англичанин ведет двойную игру.

Казалось, все москвичи — и стар, и млад — высыпали на улицы, чтобы насладиться хорошей погодой. Солнце уже скрылось за горизонтом, но вечер был теплый. Несмотря на довольно поздний час, в Александровском саду малыши продолжали играть у ног своих родителей. В сумерках двигались колонны огромных поливальных машин: по ночам город наводил чистоту.

Они прошли сквером мимо Боровицких ворот и зашагали по набережной Москвы-реки, удаляясь от Кремля. Справа в лабиринте узких улочек теснились невысокие белые особняки, которые после изгнания их владельцев-аристократов были поделены на коммуналки.

Анастасия привела его в какой-то темный тупик. Скрипнула деревянная дверь; они спустились по ступенькам и попали в темный коридор. Анастасия уверенно шла впереди, показывая дорогу. «Как хорошо она здесь ориентируется, эта сотрудница МИДа!» — подумал Маркус.

Только когда открылась дверь, он убедился, что дом все-таки обитаем. Мелькнуло незнакомое лицо, потом чья-то рука затащила их внутрь и быстро закрыла дверь. Они попали в слабо освещенную комнату, стены которой были увешены потемневшими иконами и картинами. Откуда-то доносились звуки скрипки. Маркус увидел перед собой светловолосого и бледного молодого человека лет двадцати пяти. Судя по выражению его лица, он находил происходящее ужасно забавным.

Анастасия на мгновение молча прижалась к нему — но не в порыве страсти, а словно для того, чтобы вобрать в себя часть его силы.

Они прошли в глубь комнаты. Незнакомец протянул Маркусу руку.

— Я старый друг Анастасии, — сказал он.

Его рукопожатие было как стальные тиски. Надежная рука человека опытного и уверенного в себе. Такого человека хотелось иметь на своей стороне.

Все трое уселись на раскладные стулья.

— При нем можно говорить? — спросил молодой русский, показав на Маркуса.

— Конечно, — ответила Анастасия. — И, покопавшись в сумочке, добавила: — Вот твои документы, деньги и билет.

Молодой русский посмотрел на то, что она ему передала, цепким взглядом и, не пересчитывая деньги, сунул их во внутренний карман пиджака. Потом снова улыбнулся, будто желая сказать, что дела идут отлично. Маркус подумал, что этот человек умеет быстро принимать решения и без колебаний воплощать их в жизнь.

— Надо бы перекусить. — Молодой русский встал. — Правда, я тут не хозяин, но в холодильнике кое-что оставлено. Очень мило с их стороны. Даже пиво есть.

— Нет, нет, — Анастасия помахала пальцем. — Никаких выпивок, я же говорила!

— Ты чересчур волнуешься.

— А ты чересчур спокоен. — Она поднялась. — Мне пора!

Маркус тронул ее за руку.

— Куда?

— Домой, Маркус, куда же еще? А ты останешься здесь. Наш друг… — Она перевела глаза на светловолосого русского, — наш друг — солдат. Он на нашей стороне, так что ты под надежной защитой. Он будет уходить, приходить, исчезать, появляться, но пусть тебя это не тревожит. Так ведь, господин солдат?

Улыбнувшись и продолжая разглядывать развешенные по стенам иконы и картины, молодой русский похлопал по внутреннему карману своего пиджака. Он производил впечатление человека наблюдательного и с хорошей реакцией. Глаза у него были живые и умные.

Анастасия, потянув Маркуса в переднюю, шепнула ему:

— Здесь ты будешь в безопасности. Я приду за тобой утром. Моему приятелю я доверяю. Не спрашивай почему, — доверяю и все!

И вдруг поцеловала его. Редкий для нее поступок. Да еще с таким пылом и самозабвением… Маркус почувствовал, что весь тает… Но Анастасия уже выскользнула из его объятий и исчезла за дверью.

Как всегда, не ответив толком ни на один вопрос.

Маркус долго беседовал с молодым русским. Тот назвался фотографом и рассказал, что ему надоело делать снимки в духе казенного оптимизма семидесятых годов и что теперь он наводит свой объектив на калек, нищих, отчаявшихся, сам факт существования которых так долго не признавался советским обществом.

— Раньше я фотографировал одну страну, а жил в другой… — Он откупорил вторую бутылку водки. — На моих снимках были улыбающиеся лица, цветы, красивые дети и произведения искусства. А на улицах — очереди, грузовики, пьяные с расстегнутыми ширинками, слезы и нищета. Я все задавал себе вопрос: где я?.. В общем, приходилось проявлять большую творческую изобретательность.

— А теперь?

— Теперь все жалуются. Всем плохо, не только пьяным с расстегнутыми ширинками. — Он засмеялся, но его смех быстро угас. — А не лечь ли нам спать? Может, удастся заснуть…

Маркус, однако, не чувствовал никакой усталости. В его крови накопилось слишком много адреналина.

— А почему она назвала вас солдатом? Вы — солдат пропагандистской войны? Ваше оружие — фотографии текущих событий?

— Знаете, дружище, — уводя глаза в сторону, ответил молодой человек, — не думаю, что это так интересно.

— Очень интересно. А как же иначе? Я ведь… э… я раньше работал журналистом…

По-прежнему глядя в сторону, молодой человек тихо сказал:

— Если вам и впрямь интересно, слушайте: послезавтра я должен кое-кого убить…

Порученец поставил картонную коробку на пол и задвинул ее в угол комнаты.

— Что в ней? — обеспокоенно спросил Рассерт.

— Личные вещи, без которых он не уедет: книги, семейные фотографии и все такое прочее. Он не хочет, чтобы они попали в руки новых хозяев, которые постараются использовать их против него.

— Понимаю.

— Да? Странно, — сказал Порученец, проверяя содержимое шкафов. — У вас, американцев, совсем другая жизнь.

— У нас тоже была гражданская война.

— Да, но теперь у вас… — он не сразу подыскал нужное слово, — теперь у вас порядок. У нас же всегда был хаос — даже когда все казалось стабильным. Возьмем, к примеру, правление Брежнева. Знаете, почему ничего не происходило? Потому что у них ни в чем не было согласия. Пока в газетах писали, что у руководства единая позиция, они там, в Кремле, орали друг на друга и подставляли подножки, как школьники. Бездарные школьники, не способные ни на что путное, просто более жестокие и бессовестные, чем остальные. — Порученец невесело рассмеялся. — Иногда они дни напролет обсуждали достоинства западных автомобилей — мне Михаил об этом рассказывал. И какая модель мощнее, и как удалось незаметно ввезти машину в страну. Подумать только: Брежнев любил спортивные автомобили! — Он презрительно фыркнул. — Хотя уж и забраться туда не мог — дряхлый стал, а если и забирался, то не в состоянии был мотор завести. Комедия!