Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

Когда-то отец сказал ему: «Не жди, как я, сложа руки подарков судьбы. Выходи ей навстречу и бери инициативу в свои руки».

«Слова, только слова», — подумал Маркус, сидя на стуле и наблюдая, как фотограф готовится к убийству.

Нина Алексеевна ушла на работу, оставив их вдвоем в своей убогой квартире. На подоконнике валялись старые театральные билеты, на столе стояли немытые чашки, из которых утром пили кофе.

Уходя, она даже не попрощалась. «Но ведь мы говорим «до свидания», только если рассчитываем увидеться снова, — подумал Маркус. — Если же знаем, что встреча последняя, то и прощаться бессмысленно. Достаточно лишь кивнуть головой. Снабдить последним немым комментарием проведенное вместе время».

Он смотрел, как фотограф чистит пистолет. «Интересно, где это добывают оружие в России?»

Фотограф, казалось, прочитал его мысли.

— Табельное оружие, — сказал он. — Оставил себе после досрочного дембеля. Никто о нем и не вспомнил. Как выяснилось, на складе потеряли регистрационную книгу. — Он взвесил пистолет на ладони и угрюмо заметил: — Не думал, что доведется снова воспользоваться!

Маркус попытался поймать его взгляд.

— А может, и не нужно?..

Фотограф встал.

— Очень даже нужно. Жаль, конечно, но джентльменов тут нет. Нас вынуждают обстоятельства.

— Все вы так говорите.

— Значит, так оно и есть.

— Всегда можно найти другой выход…

Маркус сам поразился пустоте своих слов. Все дороги ведут в Киев? Сколько? И много ли их осталось после трех лет хаоса, разгула преступности и экономического развала? Какая же дорога ведет сейчас в Киев?

— Я не политик. — Фотограф, казалось, разговаривал сам с собой. — Политиков в России и так больше, чем нужно. Сколько ее, этой ленивой кремлевской сволочи! А на местах и того больше. Только проку никакого. Одно нытье.

— Да, что-то их работы не видно, — согласился Маркус.

— Не видно! Так ведь работы никакой и не было. Можете мне поверить: я тут всю жизнь прожил. Много слов, много длинных речей. И ничего другого. Чем выше чин, тем длиннее речь. Разве можно генсеку читать доклад меньше трех часов? Все подумают, что ему нечего сказать или — того хуже — что он болен, раз не может столько времени выстоять на трибуне! Слова для политика — все равно что патроны для пистолета.

Он сунул пистолет в карман и пошел к двери. Непринужденно, без спешки, как человек, собравшийся на работу.

Почему Маркус вдруг забыл все, чему его учили, забыл приказ Лондона не вмешиваться, предоставить событиям идти своим чередом? Может быть, зная, что фотограф собирается вовсе не на работу, Маркус не желал признавать за ним право отнимать чью-то жизнь — пусть даже вовсе не праведника, но жизнь, которая ни с того ни сего оборвется сегодня в силу неких весьма туманных причин?

Он вскочил со стула и быстро шагнул к фотографу, собираясь остановить его любой ценой. И тут, с непостижимой задержкой и будто со стороны увидел взметнувшуюся правую руку русского — тот наносил ему резкий удар ребром правой ладони в сонную артерию. Маркус почувствовал, что скользит куда-то вниз, проваливается… и понял, что ничего уже не сможет предотвратить.

«Здесь, в цитадели Советской власти, кризис не ощущается. Трудно поверить, что она, эта власть, лежит на смертном одре, — думала Анастасия. — Но диагноз, к сожалению, точен, хотя сегодня вечером умирающая встанет и наденет праздничные одежды и регалии».

Проезжая мимо Кремлевского дворца, она вспомнила царившую здесь в прежние годы буйную эйфорию, время, когда власть имущие как сыр в масле катались, а героический пролетариат жевал черствый хлеб и выслушивал уверения в том, что ему необычайно повезло: ведь он живет в самом справедливом социалистическом государстве.

Повсюду стояли охранники в парадной форме. Служащие провожали приглашенных в гудящий от многоголосья и суеты зал. Куда ни кинь взгляд — нарядные туалеты, среди гостей — самые красивые женщины Москвы. Анастасия вышла из машины и немного постояла в наступающих сумерках, проникаясь кремлевской атмосферой.

К ней подошла благоухающая духами молодая дама в элегантном черном платье.

— Позвольте ваше приглашение?

Она провела Анастасию по анфиладам царских палат в расположенную на втором этаже комнату, больше подходившую для семейных и дружеских встреч, чем для официальных приемов. Обшитые деревом стены, несколько кресел, фотокарточки на бюро, низкий потолок создавали ощущение уюта.

Анастасия ожидала увидеть толпы гостей, но их оказалось всего человек тридцать. Впечатление многолюдности создавал обслуживающий персонал.

На мгновение ее охватила паника. Казалось, здесь были все, кроме него. Гости сидели на диванах, сплетничали, обменивались догадками, мнениями.

Но вот и он. Она не столько увидела, сколько ощутила его присутствие на другом конце комнаты. Впервые он показался ей слабым и уязвимым, стоял с понуро опущенной головой, как надломленное растение.

Думая только о том, что ей необходимо с ним договорить, она пересекла комнату.

Семейство являло довольно жалкое зрелище. Выйдя из машины, Елена широкими шагами двинулась вперед, полагая, что остальные последуют за ней. Но едва Эдуард ступил своим деревенским ботинком на кремлевскую брусчатку, как сразу же подвернул ногу и в дурно разыгранном приступе боли сложился пополам возле машины. Елена услышала его вскрик и обернулась. Целый отряд людей из кремлевской охраны уже бежал Эдуарду на помощь, а тот, видимо, решил извлечь все возможные выгоды из своего положения. Три человека подхватили незадачливого родственника генсека и под ритмичные охи и ахи помогали ему скакать на одной ноге.

— Возьми себя в руки! — сердито сказала Елена. — Ты ведь еще не умираешь, правда? Тебе, Эдуард, надо было выучиться ходить много лет назад!

Племянницы прыснули со смеху. Елена сверкнула на них глазами и зашагала вперед. На такого рода прием она шла впервые. И вообще в Москве-то была всего раз, по случаю окончания Михаилом Высшей партийной школы — приехала поглядеть, как под аплодисменты присутствующих сыну вручают диплом, и уже через час сидела в поезде, увозящем ее домой. По возвращении она сказала друзьям, что если Михаил хочет видеть мать, то пусть возвращается в родные места. Не ее дело таскаться за ним по всей России.

На этот раз Елена тоже не собиралась задерживаться в столице. Тем более, что ее неприятно поразила реакция гостей: когда она вошла, разговоры прекратились, и все бросились к ней и ее родственникам засвидетельствовать свое почтение. Она заметила, что Михаил, стоявший в другом конце комнаты, казалось, вот-вот заплачет.

Однако Елена не решилась подойти к сыну и прижать его к сердцу, хотя всем существом рвалась к нему. Охваченная внезапным смущением, она неловко стояла среди гостей, пока он, раскрыв объятия, шел к ней, не глядя на симпатичную молодую женщину с копной рыжих волос, которая изо всех сил старалась привлечь его внимание.