Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

– Объяснитесь, барон, я вас не понимаю.

Фон Лирних печально вздохнул и рассказал об истории с букетом, заказанным для великого князя.

– Намеренно подбросить букет орхидей ещё до обнаружения полицией захоронения жертвы, сами понимаете, никак нельзя. И ещё. Я виноват, что до сих пор не ознакомил вас с результатами следствия на сегодняшний день. Но собственно, я с ними и шёл сюда. Прошу.

И Антон Матвеевич аккуратно положил заветную папочку на стол начальника.

– Готов дать пояснения и ответить на вопросы.

Кокошкин кивнул и, угостив полицмейстера сигарами, погрузился в чтение. А просмотрев материалы, осведомился, что было им ещё предпринято. Лирних рассказал и о поездке пристава к Иратову.

– Одобряю, – согласился Сергей Александрович. – Теперь нужно дождаться и непременно допросить Картайкиных. Но и до этого времени терять нельзя.

Кокошкин отложил папку и тоже закурил. Затем изрёк, кивая на злополучную перчатку:

– Всё может быть куда серьёзнее, чем я предполагал. Куда серьёзнее. Ведь так или иначе, но великий князь причастен.

Он поднял палец вверх и весомо добавил:

– Причастен – не означает виноват.

Антон Матвеевич энергично кивнул, затем затушил свою сигару и осторожно заметил:

– Да и версия о проверке и провокации, учитывая факты, мне кажется несостоятельной.

– Пожалуй, вы правы.

Обер-полицмейстер – далеко не старый, холёный и подтянутый мужчина, с усилием поднялся и отошёл к окну. Повернувшись спиною к Лирниху, пригладил слегка вьющиеся, седеющие волосы. Расстегнул верхнюю пуговицу тесного мундира.

Сергей Александрович имел репутацию чиновника, который завсегда легко и ловко обходит всяческие неприятности. А всем известно, что сначала человек работает на репутацию, а после репутация работает на человека. Но при сегодняшнем раскладе этот закон никак не действовал.

Кокошкин чуть не с отчаянием в лице оборотился к подчинённому:

– Да осознаёте ли вы, барон, всю ту меру ответственности, – он стукнул кулаком по подоконнику, – которую мы на себя берём?

– Осознаю, – ответил тот почти спокойно, – и поверьте, ваше превосходительство, я даже успел подумать об этом.

Обер-полицмейстер тут же вернулся в своё кресло и уставился на Лирниха с живейшим интересом.

– Так не томите, ради бога, Антон Матвеевич! Что вы предлагаете? Говорите!

Антон Матвеевич заговорил – неторопливо и рассудительно.

– Я думаю, что ноша давит спину, пока не разделишь её с сотоварищами. А разделивши муравьи и брёвна тащат. То же и с ответственностью.

– К чему мне эти ваши прибаутки!

На что барон закончил свою мысль спокойно, но не без лукавости:

– Да я к тому, что три головы будут покрепче двух… Особливо, когда при Третьей голове – штат из первостатейных филеров.

Обдумывая сказанное, обер-полицмейстер впал в кратковременный столбняк, который, в свою очередь, сменился некоторым замешательством.

– Да, но граф Бенкендорф не подчиняется мне. Третье отделение состоит при Собственной Канцелярии Его Величества и равнозначно министерству.

Антон Матвеевич нисколько не смутился.

– Этот факт не так уж важен. Важнее, что Бенкендорф пользуется особенным доверием императора. Важно и то, что Александр Христофорович обязательно примет и выслушает вас. А выслушал – стало быть, втянут. Мы же в его лице получим содействие и щит при любом неприятном развитии дела.

Сергей Александрович с трудом переборол в себе желание обнять барона Лирниха.

Спустя небольшой промежуток времени казённый экипаж с двумя пассажирами приближался к дому 58 по набережной Мойки, где располагалось Третье отделение собственной ЕИВ канцелярии.

Генерал-лейтенант граф Бенкендорф оказался на месте, за массивным дубовым столом в своём рабочем кабинете, где и принял обоих с радушием. О чём пожалел.

Душевно поприветствовав Александра Христофоровича, Кокошкин заявил:

– Мы к вам по делу.

Да тут же и без промедления стал излагать. Не упуская ни одной детали и подробности, касавшейся высокопоставленной особы. Поведал и о злоключениях букета и о сегодняшнем визите. Затем, с лицом бесхитростным, почти наивным он обратился к Бенкендорфу:

– Не зная, что и делать, мы надеемся на ваш совет. И с благодарностью примем любое содействие.

Назвать Александра Христофоровича Бенкендорфа осторожным человеком значит то же, что и объявить Пушкина способным литератором.

Ни тени не промелькнуло на его лице. Про себя при этом он отчаянно чертыхался. Жалел, что оказался не в отъезде. Плутов из управления полиции клял на чём свет стоит. Но слушал. Да тут же сразу и прикидывал, чего от него ждут.

Подумав некоторое время, он посмотрел в глаза Кокошкину пристально и не мигая. Тот с ощутимым трудом, но выдержал взгляд.

– Разделяю ваше беспокойство, Сергей Александрович, – начал шеф жандармов. – Предполагаю, что покуда в ситуации нет ясности, великому князю нужна особая охрана. Негласная охрана, как важному свидетелю для защиты от возможных посягательств злоумышленника.

Оба снова понимающе переглянулись.

– Мы с бароном фон Лирнихом так и подумали, – произнёс Кокошкин, кивая на сидящего неподалёку полицмейстера. – А ежели охрана как-нибудь случайно обнаружится, то нас не сильно и осудят.

– Своих сотрудников я лично проинструктирую. Филеры приступят сегодня же вечером.

Рапортовать будут мне. О выявлении сколько-нибудь интересных фактов я вам, Сергей Александрович, сообщу незамедлительно.

На том и решили.

Павла Петровича Игнатьева порядком растрясло во время следования по твёрдой и неровной, выложенной плотным щебнем шоссейной дороге. Было уже почти по-летнему тепло, и Игнатьев мучился от духоты, сидя между нагретых, выкрашенных в чёрный цвет стен казённого экипажа.

– Да долго ли ещё? – спросил он фельдъегеря, важно восседавшего на облучке кареты рядом с кучером.

– Потерпите малость, ваше благородие, – ответствовал тот, – вот проедем Замятинку, затем Рябикино, а там Берёзовка – и, почитай, уже на месте.

Павел Петрович, высунувши голову в окно кареты, тут же наглотался вдоволь дорожной пыли, летевшей из-под копыт. Но лошадки бежали с изрядной скоростью и сердиться на кучера было не за что было. Игнатьев вытянул ноги, прижался спиной к спинке сиденья и прикрыл глаза, проваливаясь постепенно в дрёму. Сказалась усталость последнего времени… Тяжёлый день меж тем стремительно клонился к вечеру, а дневное тепло постепенно сменялось прохладой.

Следователь пробудился от резкого поворота, когда карета свернула с проезжей дороги на парковую аллею. Аллея, разрезая пространство обширного и живописного парка, вела к красивому каменному дому с широкими ступенями лестницы и балюстрадой просторной веранды. Контуры дома мягко растворялись в сгущавшемся вечернем сумраке.