Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

– Не люблю ни вспоминать, ни говорить об этом.

– Да, да. Но всё-таки… Если позволите. Давно мечтаю задать вам вопрос…

Михаил Павлович подошёл к скамье и опустился на неё.

– Давай присядем. Ну, спрашивай, чего уж там.

Пётр Андреевич устроился рядом. Он выждал паузу, собираясь с духом.

– Скажите, ваше высочество, правду ли говорят, что Кюхля, то есть Вильгельм Кюхельбекер, который на Сенатской площади осмелился стрелять в вас, был лично вами избавлен от виселицы?

– Пистолет дал осечку, – добавил Михаил Павлович, – а то бы я здесь не сидел с тобой…

– Да правда ли, что лично вы настаивали на замене казни для Кюхельбекера Сибирью?

Великий князь молчал, отвернувшись. Вяземский продолжил.

– Более того – я слышал, что вы, ваше высочество, прислали Кюхельбекеру медвежью шубу, дабы он благополучно преодолел дорогу до Иркутска, места ссылки…

Михаил Павлович ответил, не поворачивая головы.

– Ежели человеку не везёт ни в одном из его начинаний, то должен быть хоть кто-нибудь, кто проявит в нём участие.

Пётр Андреевич Вяземский молчал, не зная, что и ответить. Он чувствовал глубокую симпатию к этому, суровому с виду, но доброму сердцем человеку, с которым в этот день свела его накоротке судьба.

Но и Михаил Павлович за время, проведённое вместе, успел расположиться к новому приятелю. Скоро он заново повеселел и спросил Вяземского, хлопнув поэта по плечу:

– Но отчего я никогда не видел тебя на наших раутах в Михайловском? Давно ли ты был представлен моей супруге?

Тот скромно улыбнулся:

– Я давно был представлен великой княгине Елене Павловне. Но счастия иметь с ней сколько-нибудь долгую беседу покуда не имел.

– Так погоди, я это мигом исправлю. Она примет тебя и в ближайшее время!

Оба поднялись со скамьи и продолжили прогулку, не спеша продвигаясь в сторону дворцовой лестницы.

– Премного благодарен. Мне говорил о великой княгине в самых восторженных выражениях давнишний приятель Пушкин, камер-юнкер.

– Да, Пушкин у нас бывает запросто. К нему весьма благоволит Елена Павловна, ну а меня он угощает каламбурами. Правда в последнее время стал несколько скучен.

– Пушкин – человек талантов выдающихся, – заметил Вяземский с осторожностью.

– Да кто же спорит?

– Однако, – продолжил Пётр Андреевич с ещё большей деликатностью, – нынешнее камер-юнкерство его тяготит.

Михаил Павлович возмущённо вскинул бровь. Вяземский поспешил объясниться, замотав головой.

– Я в том смысле, ваше высочество, что, будучи в зрелых летах, Пушкин чувствует себя несколько униженным должностью, больше уместной для юношей.

Великий князь резко остановился.

– Помилуй! Никто и в уме не держал унизить твоего Пушкина. Намерением государя было, напротив, оказание милости.

– Да, да, безусловно, – послушно согласился Вяземский, не желая ввязываться в спор.

– Да погоди ты! – раздражённо махнул рукой Михаил Павлович. – Подумай сам. Произвести Пушкина в камергеры сразу из коллежских секретарей согласно закону нет никакой возможности. Порядок для всех един. Государь и без того повысил его в титулярные советники, дабы пожаловать камер-юнкерство. То есть то придворное звание, которое дозволительно дать при его положении.

– Я понимаю, ваше высочество, прошу простить…

Великий князь отходчиво хлопнул Вяземского по плечу.

– Да передай своему приятелю, что ежели послужит, не шалопайствуя, да не манкируя службой, то быть ему вскорости камергером. Двор к Пушкину благоволит. Ну мне-то ты можешь поверить.

На что Пётр Андреевич почтительно промолчал. Сам он, будучи несколько лет назад произведён в камергеры, не слишком ценил своё звание и к дворцовым обязанностям относился прохладно.

У лестницы напротив входа во дворец они, тепло попрощавшись, расстались.

«Доктор Торсберг Яков Густавович, – думал Михаил Павлович, быстро поднимаясь в свои апартаменты на второй этаж. – Доктор Торсберг. Что ж, пожалуй, запомню».

На следующее утро, за завтраком, великая княгиня Елена Павловна встретила супруга бодрым и заметно повеселевшим. На вежливые вопросы о вчерашнем, он кивнул головой и хмыкнул в усы, не изменяя своему немногословию в общении с женой. Однако весь вид его показывал, что день прошёл успешно. На встречный вопрос о её званом вечере Елена Павловна сперва несколько стушевалась. Затем, после нескольких общих фраз, она всё же поведала о неприятных известиях, услышанных от графини Закрявской. При этом сочла необходимым сообщить и о времени первой трагедии в Летнем саду.

– В тот день, на Великий вторник… А вы, друг мой, тогда вернулись за полночь, затем заболели и надолго слегли.

Он слушал молча и как будто напряжённо. Супруга, вздохнув, закончила совсем тихо:

– Помню, как в ту ночь случилась непогода, сильная гроза…

И далее, уже спокойным твёрдым голосом продолжила:

– Я намереваюсь писать лично обер-полицмейстеру, чтобы узнать о ходе расследования. Михаил Павлович переменился в лице. Он побледнел и отодвинул чашку с кофеем. Ответил раздражённо:

– Да, непременно напишите. Да не откладывайте. Об этих безобразиях и я не слышал ничего. Просто черт знает, что такое.

Прежняя весёлость с его высочества как-то сразу сошла, и Елена Павловна почувствовала себя виноватой за то, что испортила супругу настроение. Но сказанных слов обратно не возьмёшь и сделанного не поправишь…

В тот день великий князь планировал инспекцию учебных заведений – Пажеского и Кадетского корпусов, школы подпрапорщиков и юнкеров, которые курировал и никогда не обделял заботой. Но ехать к детям резко передумал. Вместо того, изучив всю ежедневную отчётность и подписав необходимые распоряжения, он облачился в парадный мундир и отправился проверять караулы. Все караулы были осмотрены с пристрастием. Заметив малейшие неисправности, он арестовывал караульных начальников, офицеров выгонял на гауптвахту, и к вечеру по всей столице не осталось караула, где бы хоть кто-нибудь остался без взыскания…

Не разобрался великий князь только с самим собой и главный вопрос, заключённый в самом же себе не решил.

Вечером, уединившись в кабинете с курительной трубкой, он напряжённо думал и вспоминал. Тяжёлый день после кончины Сашеньки. Его уход из дома, трактир, случайное знакомство. А после ночная прогулка у Сада и внезапно начавшийся дождь, распахнутый садовый павильон. А дальше… Он сжал виски руками. Фигурка девочки в дверном проёме при свете молнии, и маленькая ручка, выскользнувшая из его руки. Возможно ли, чтобы его воспоминание было, как это по-научному, «галлюцинацией»?.. Способ ответить напросился сам собой.

Михаил Павлович тотчас же вызвал к себе камердинера. Старый служака, не показывая удивления, вытянулся в струнку.