Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

– Возможно, – уклончиво сказал Игнатьев. – Да только ведь Ольга Ивановна не безродная сиротка. Это какое же нахальство надобно иметь, чтобы схватить ребёнка среди бела дня на улице?

Семёнова его слова смутили, но квартальный надзиратель за просто так не сдался.

– А ежели девчушка приглянулась некоему мерзавцу-богатею? И за неё огромные деньжищи предлагались?

– Не знаю, – вздохнул Павел Петрович, – ох, не знаю. Мерзавца-богатея, если он и есть, мы не найдём. А и найдём – всё одно ничего не докажем.

Дальше делать здесь как будто было нечего. Перед тем, как отправиться восвояси, следственный пристав проинструктировал дворников и городового, в чьё ведение входил участок, что в случае появления подозрительных лиц, интересующихся мадам и салоном, непременно задерживать таковых и провожать в полицейское отделение для допроса. Впрочем, надежд на поимку таких простаков у полиции было немного.

Однако принятые меры уже на следующий вечер принесли плоды. Но, к сожалению, совсем не те, на которые рассчитывал следователь.

В участок к Игнатьеву явился городовой, сопровождающий пожилую женщину в простом крестьянском платье и платке, надетом на повойник. Судя по туго набитой котомке, которую берут в дорогу, крестьянка прибыла издалека. Городовой доложил, что женщина прошла во двор и приблизилась к означенному флигелю. А обнаружив на дверях замки, обратилась к дворнику с расспросами касательно мадам Кокто. Бдительный дворник тут же передал её городовому.

Старушка выглядела обеспокоенной, но не напуганной. Её усадили напротив следователя и даже предложили чаю. А после Павел Петрович приступил к расспросам…

Матрёна Лукинична Сытина происходила из бывших крепостных покойного графа N. При жизни барина старушка служила в графском доме на должности няни при малолетней дочери графа, Татьяне. Танюша была незаконным ребёнком и в доме отца появилась не очень давно, лишившись матери. Матрёна Лукинична душой привязалась к ребёнку и как могла заботилась о ней. Но после смерти благодетеля всё изменилось. В дом прибыла графиня, сестра хозяина и отдала Танюшу на воспитание в пансион некоей Жюли Кокто. А Матрёна Лукинична возвратилась в родную деревню.

Старая крестьянка пояснила, что нарочно приехала в город, чтобы только повидать свою воспитанницу, за которую у неё болела душа.

– Да так болела, что я спать не могла. Ведь и молилась и свечки за здравие Татьяны ставила. А только туточки – она положила руку на грудь, – щемит и щемит…

– Я и гостинчик привезла, – добавила она виновато, показывая на котомку. – Медовые пряники, сама пекла для Танюшки.

Заведение Кокто няня нашла с трудом, и был это совсем не пансион, а шляпная мастерская.

– А помогло мне вот что, – объяснила Матрёна Лукинична, достав из котомки кусочек картона. – Это кусок от шляпной коробки. Дама, забравшая Таню, преподнесла нашей графине шляпу. Коробочку я потихоньку взяла, да кусочек с именем и оторвала.

«Французские шляпки от Жюли Кокто» – гласила надпись на куске картона.

– Грамоте я едва обучена, – продолжала крестьянка. – Искала, заходя в модные лавки, и спрашивала шляпниц… Только не все друг дружку знают. А про эту будто и не слыхал никто. Подсказал господин офицер, зашедший в одну из лавок. Он и послал меня на Миллионную. Так к вечеру и добрела.

Павел Петрович выслушал её и попросил подробно рассказать, как выглядела Таня. Пожилая женщина, стараясь как могла, описала наружность воспитанницы.

Следователь поблагодарил старушку… А затем, решительно подавив в себе жалость, повёл Матрёну Лукиничну в мертвецкую.

Там ей предъявили тело неизвестной, найденной под оградой Летнего сада рядом с букетом орхидей… Зашедшись в рыданиях, няня опознала свою Танечку.

Однако в общую картину преступления это ничего существенного не добавило, кроме только сведений о личности жертвы. И не продвинуло ход расследования ни на шаг.

Жюли Кокто вовсе не считала себя чудовищем, отнюдь. Она рассудительно, да и не без оснований полагала, что поступает в отношении своих воспитанниц по взаимной выгоде. А как иначе? Вполне понятно, что отверженным и обделённым жизнью малолеткам в дальнейшем ничего хорошего не светит. И разве можно было называть её дела иначе, нежели благодеянием? Жюли разыскивала никому не нужных полукровок и находила тем богатых покровителей, давая таким образом им хлеб и кров, а главное, шанс на обеспеченное будущее. А дальше всё зависело лишь от того, смогли ли они этот шанс использовать. Увы, не все глупышки в силу возраста могли похвастаться настолько отменным запасом цинизма, чтобы воспользоваться этим шансом в полной мере. Такие эфемерные понятия, как то мораль или особенности детской психики Жюли в расчёт не принимались. Рассчитывать она умела только деньги, и они ей с завидной регулярностью перепадали. В общем, ей не за что было себя упрекать вплоть до последнего времени.

Поэтому предложение Пауля, любовника Жюли, ввергло ту в замешательство. И поначалу она наотрез отказалась. Излишний риск был не в её натуре, да и открыто воровать детей ей никогда не приходилось. Однако Пауль, навещая Жюли, настойчиво возвращался к прежнему разговору. Последний раз он, как казалось, был близок к отчаянью.

– Пойми меня, любимая, – говорил он, приподнимаясь на постели, – а не пойми, так пожалей. Ведь нет для меня больше никакого выхода. Впереди долговая тюрьма и бесчестие. Всего и выбора – стреляться или в петлю лезть.

Пауль встал и, накинув на плечи офицерский мундир, присел за стол.

– Мне таких денег не собрать, да и на мать с сестрицей немного надежды. А для богатого соседушки, это и не деньги вовсе – ерунда. На такое дело он не пожалеет. Внучка-то у Иратова одна, а больше, поди, у него из родных никого и нету.

Пауль плеснул себе в рюмку коньяк, тут же опрокинул в рот, да закусил мочёным яблоком.

Нельзя сказать, чтобы мужчина этот был хорош собой. Блондинистый и светлоглазый, некрепкого, скорее хлыщеватого телосложения, он отличался не красивостью, а тем особенным холодноватым обаянием, которое нередко обеспечивает власть над женщинами. Жюли, не скрывая того, давно была под действием этой власти. И вот теперь зависимость от желанного мужчины отчаянно боролась в ней с привычкой рационально мыслить.

– Да от тебя ведь много и не требуется, – сказал Пауль вкрадчиво и ласково. – Я всё сделаю сам. Стёпка, мой верный лакей, добудет девчонку, глаза ей завяжет, да привезёт к тебе. А ты подержишь у себя недельку – две, чтобы купец хорошенько помаялся. Там я ему письмецо и подкину, где заявлю сумму выкупа. Да так, чтоб и с долгами рассчитаться, и ещё нам с тобой на что-нибудь хватило… Когда Иратов деньги передаст через назначенное место, мы тут же где-нибудь подальше девчонку выпустим… Дорогу сюда она не узнает, а ты придумай, чтобы и тебя она не видела.