Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

– Я не считаю себя вправе разглашать любые сведения, касательно моих клиентов.

И добавил после точно рассчитанной паузы: – Особенно если речь идёт о высокопоставленной особе.

Антон Матвеевич прищурился:

– Высокопоставленной насколько?

В ответ трактирщик кивнул, многозначительно прикрыв глаза…

Полицмейстер не выказал неудовольствия, наоборот – с явным облегчением вздохнул.

– Рад, что мы поняли друг друга. Я вижу, господин Давыдов, что вам можно доверять. Считаю лишним напоминать о благоразумии и необходимости сохранить в тайне нашу беседу.

После сказанного фон Лирних поднялся, за ним последовал трактирщик, приложив руку к груди.

– Благодарю за содействие полиции, – сказал полицмейстер, выходя из-за стола. – Провожать меня не нужно. Прощайте, господин Давыдов.

И добавил, уже оглянувшись возле самых дверей: – Успеха и процветания вашему предприятию.

Иван Борисович Давыдов налив себе стопку анисовки, залпом выпил и хитро подмигнул буфетчику…

…Высокопоставленная особа, о которой шла речь, вышел из ворот Михайловского сада.

Михаил Павлович был в гражданском платье, которое надевал только в заграничных вояжах или в тех редких случаях, когда испытывал необходимость быть неузнанным. Место жительства доктора Торсберга он без труда нашёл в адресной книге и, остановив свободного извозчика, велел ехать на Сергиевскую улицу.

Доктор Торсберг, Яков Густавович, принял отставного полковника Романцева сразу, аккуратно записав его имя в особом журнале.

Приёмная доктора представляла собой небольшое, но уютное и светлое помещение. Удобная мебель из карельской берёзы, мягкий диван с подушками и стены, затянутые бледно-зелёным штофом. На стенах висели морские пейзажи в незатейливых рамах. Вдоль стены за рабочим столом доктора тянулись полки, плотно заполненные книгами.

Сам доктор, приятный человек лет пятидесяти, светловолосый и светлокожий был по происхождению швейцарец. Приехав в Россию лет пятнадцать назад, он имел небольшую, но основательную практику, поскольку пациенты большей частью обращались к нему по рекомендации. Впрочем, доктор об этом никогда и никого не спрашивал.

Он сам усадил Михаила Павловича на диванчик и спросил, удобно ли ему… Затем в приёмную вошёл ассистент доктора, рослый детина с добродушным и кротким лицом, он поставил на инкрустированный столик прохладительные напитки и сразу вышел, бесшумно притворив за собой дверь.

– А замечательная погодка сегодня! Не находите? – произнёс жизнерадостно доктор, подойдя к окну и отодвигая штору. – Для Петербурга солнце – большая редкость. И зря вы думаете, что это пустяк, недостойный внимания. Ошибаетесь! Солнечный свет влияет на состояние души человеческой, а долгое его отсутствие внушает тоску и такую душевную слабость, против которой бессильны лекарства. Признайтесь, случались ли с вами в пасмурную погоду, в дождь приступы особенной тоски?

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Конечно, случались. Так ведь со всеми бывает. В вещах сокровенных люди, не зная того, одинаковы.

Михаил Павлович выпил лимонной воды и немного расслабился.

– Да! – развёл руками доктор. – Люди по самой своей сути одинаковы. Пусть в каждом из них и присутствует тайна. Но ведь сам факт присутствия тайны тоже есть признак похожести. Разве не так?

– Тайна? – повторил Михаил Павлович в некотором замешательстве. – Какая тайна?

– Ну не тайна, так загадка, – мягко ответил Яков Густавович. – А кто ничего в себе не скрывает, тот либо безумец, либо полный болван.

– Но как же… – «полковник» совсем растерялся. – Как же безумец и не скрывает? С чего вы это взяли?

– Безумец так же скрытен, как ребёнок, который закопал в земле свои сокровища – осколки цветного стекла, – пояснил доктор. – Но для чего он их прячет? Вы знаете?..

– Для чего же?

– Да для того и прячет, чтобы показывать! А после будет тянуть за рукав понравившегося человека и шептать тому заговорщицки – «пойдём, я покажу тебе мою тайну…» Да только тайна у безумца такова, что стоит не дороже бутылочных осколков. Но сам он, будучи больным, того не знает.

– Я вас, кажется, понял.

– Поверьте, господин полковник. Каждый из нас, будь он хоть барышня, хоть сильный человек, чего-нибудь да боится, за что-нибудь стыдится. Любого человека порой одолевают тягостные мысли, любому иногда что-нибудь этакое кажется. Причиной тому не только болезнь, но также и некоторые особенные обстоятельства. А потому, – он опустился в кресло за свой стол, – наше с вами первоочередное дело – разобраться.

И доктор тонко и естественно переключился на вопросы. Яков Густавович спрашивал, а пациент спокойно и охотно отвечал. Так постепенно нарисовалась общая картина его состояния.

– Теперь нам остаётся выяснить, что всё-таки вас беспокоит – видения или навязчивые сны, – резюмировал доктор.

– Да как же это выяснить?

– Продолжим, – кивнул доктор Торсберг. – Вот вы заявили, что якобы знаете, чей призрак вам является. И кто же это – ваш покойный знакомый или усопший родственник?

– Не то и не это, – ответил Михаил Павлович. – Речь идёт об исторической личности.

– То есть лично вы никогда не были знакомы?

– Нет, конечно же. Она жила… очень давно.

– Так кто же это?

Михаил Павлович самую малость смутился, прежде чем ответил.

– Марина Мнишек.

И тут же подозрительно взглянул на доктора. Но Яков Густавович даже не думал смеяться. Он с тем же спокойствием задал очередной вопрос.

– Но отчего вы так уверены? Ведь вы эту даму ни разу не видели.

– Я видел, – осторожно возразил Михаил Павлович. – Мне кажется, раньше я видел её – определённо видел, на портрете… – и, вздохнувши, смущённо добавил: – Впрочем, очень, очень давно.

Доктор подумал немного, затем встал и, повернувшись к пациенту спиной, принялся что-то искать на книжных полках, перебирая книги. Затем он снял увесистый том в кожаном переплёте, немного полистал его, а затем, раскрыв на развороте, показал Михаилу Павловичу.

– Узнаёте?

Страницу книги целиком занимал гравированный оттиск с портрета. Портрет казался странным, каким-то плоским и тяжеловесным. На нём изображалась женщина в старинном западноевропейском платье с круглым жёстким воротом и в короне причудливой формы. У женщины было вытянутое лицо с неестественно заострённым подбородком и крючковатым хищным носом.

– Что это? – опешил великий князь.

Яков Густавович аккуратно захлопнул книгу и поставил на место.

– А это, господин полковник, называется «парсуна». Так называли у вас в России первые писаные портреты. Прошу прощения, но здесь в то далёкое время собственные Тицианы не водились. Потому и рисовали, как умели. Это прижизненный портрет царицы Марины Юрьевны, писан сразу после воцарения.