Ирина Потанина - Труп из Первой столицы

— Вот видишь! — обрадовалась Света. — Я же говорила!

— Да! — искренне поддержал жену помощник уполномоченного и добавил совершенно без сарказма: — Какой прекрасный день! И мороженое раздобыли, и — ура! — снова понятия не имеем, кто может быть убийцей.

— Главное, чтобы Морские пошли нам навстречу и согласились все рассказать, — серьезно сощурилась Света.

А вот Ирина с мнением Коли о прекрасности дня была категорически не согласна. Обняв колени руками, она сидела на покрытом прогнившей тряпкой полу и отчаянно рыдала, то ударяясь лбом о собственные ноги, пытаясь увернуться от утешительных объятий Морского, то принимая эти самые объятия, на миг давая себе слабину. Подобное яркое проявление чувств было Ирине настолько несвойственно, что Морской по-настоящему испугался.

— Я не знала! — причитала балерина. — Понятия не имела! Я вас подвергала такой опасности! Ссылка на пять лет! Лишение избирательных прав!

— Последнее я перенес бы стойко, не волнуйтесь! — пытался отшучиваться Морской. — Да и потом, мы-то с вами предполагали, что все пройдет гладко, и о наших, так сказать, преступлениях, никто ничего не узнает. Откуда же вам было знать…

— Но я-то думала, что если все откроется, когда я буду уже с матерью, то, в крайнем случае, меня лишат гражданства, а Милену, наоборот, похвалят, что нашла способ покинуть мир буржуазии и примчаться строить коммунизм. Но, выходит, ее б арестовали. А вас! — Ирина снова начала всхлипывать. — Вас судили бы и выслали из Харькова или вообще посадили бы в тюрьму! Вы понимали это, но меня не останавливали…

— Как можно остановить стихийное бедствие? — пробормотал Морской.

— Почему вы мне не объяснили, чем вам грозит мой отъезд? — найдя виновного, Ирина тут же успокоилась. — Как вы могли мне ничего не разъяснить?

— Не думал, что уместны разъяснения, — Морской почувствовал, что начал закипать. — Во всех газетах сообщили о постановлении ЦИК от 8 июня. Забавно, только вы решились на отъезд, как тут же за него стали давать высшую меру и репрессировать родственников. С моей стороны поднимать эту тему первым было бы некорректно, а вы молчали.

— Молчала, потому что не знала! Я не читаю газет, если не ищу рецензии на спектакль. Да вы же сами говорили, что нормальные люди сейчас газеты не читают, а носят под мышкой свежий номер «Правды», как галстук или портсигар, — исключительно с декоративными целями, чтобы подчеркнуть свой статус политически грамотного и благонадежного человека.

— Да, и еще, чтобы селедку завернуть, если ее вдруг где-то неожиданно выкинут на прилавок, — Морской тоже вспомнил эту свою тираду. Она была сказана сгоряча, когда невероятными ухищрениями он таки опубликовал у себя в «Пролетарии» поздравительную заметку по случаю 15-летнего сценического юбилея Валентины Чистяковой, а потом долго расспрашивал людей, видели ли они и понимают ли. Оказалось, те, кто читал, боятся в этом признаться, считая опасным лишний раз упоминать о жене «диверсанта, устроившего из советского театра логово националистических извращений». А те, кто понимает, что Чистякова — выдающаяся актриса, газеты не читают, а лишь выписывают их и таскают с собой, чтобы выглядеть посолиднее. Или чтобы завернуть внезапно выкинутую на продажу селедку, что Морскому, как газетчику со стажем, казалось особенно унизительным.

— Умеете вы, душа моя, не помнить то, что важно, запоминать то, что не нужно и, главное, создавать прецеденты, которые не забудешь, хотя очень бы хотелось… — произнес он со вздохом.

— Я помню, — грустно отозвалась Ирина. — Вы меня за это всегда отчитываете.

— Вот, я ж говорю, — примирительно улыбнулся Морской.

— И нечего переводить все в шутку. Из-за меня вы подвергались рискам и нарочно ничего мне про это не сказали, поставив меня в нелепейшее положение. Вам должно быть стыдно! — Ирина снова начала рыдать. — А вместо этого стыдно мне. Так совестно, так плохо. Вы же сами говорили, что совестно — это даже хуже, чем больно. Зачем вы так со мной?

— Я с вами? — не выдержал Морской. — В конце концов, чего вы так распереживались? Вы же меня все равно бросили.

— Бросила? — Ирина явно возмутилась. — Какое отвратительное слово. Не бросила, а оставила.

— Какая разница?

— Большая! Бросила — это навсегда. А я бы уехала, но, конечно, потом бы забрала вас за собой. Я бы нашла способ, вы не думайте…

— Да что вы говорите? — Морской от этой темы вечно злился. — Я никуда бы не поехал. Ни за что! Когда же вы это поймете? Вы сами знаете, что я пробовал перебраться в Киев, когда все туда рванули, узнав о будущем переносе столицы. Чем дело кончилось? Поспешным возвращением. Без Харькова я не в своей тарелке.

— А без меня, значит, в своей?

Подобным образом они ругались много раз, и это бесконечно утомляло. Настолько, что у обоих уже не было сил друг на друга обижаться. Морской взглянул в любимые глаза и твердо произнес, уже без всяких шуточных подколок и игр в скандалы:

— Теперь вы слышали о поправке к закону о незаконно выезжающих за границу. Теперь-то вы обязаны понять. Я никуда не перееду. У меня тут дочь.

И, кажется, Ирина поняла. Молчание затянулось так надолго, что Морской даже немного задремал. Сказывалась и бессонная нервная ночь, и полнейшее нынешнее отчаяние, граничащее с безразличьем ко всему, что будет дальше.

— Что с нами будет? — тихо спросила Ирина через время. — Вы слышали, ведь Николай сказал «расстрел». А если ты не стал невозвращенцем, а лишь надеялся, что сможешь им стать?

— Ай, бросьте! — Морской взял себя в руки. — Не будем сгущает краски. Мы же не преступники на самом деле. Не выдавали государственных тайн, не связывались с врагами отечества, не вступали ни в какие организации. Мы даже не военнослужащие, дававшие присягу. Мы не настолько знамениты, чтобы была польза от показательной порки. Для партии мы, как бы объяснить, ну… меньше атома. Растрачивать на нас ресурсы ей нет смысла. Сошлют и исключат, и там забудут. Конечно, если мы докажем, что непричастны к убийству. А это тоже, судя по настроению Николая, не так и просто. Даже он считает нас убийцами.

— Но почему вы не стали объяснять, что на самом деле произошло?

— Я не могу, — поежился Морской. — Оправдываться перед другом, который должен бы и так быть на нашей стороне, выше моих сил. Я лучше объяснюсь с кем-то чужим и непредвзятым. Увы, наша дружба с четой Горленок теперь разбита вдребезги и, склеивая осколки, мы только ухудшим положение. Где заканчивается доверие, там дружбе конец.

— Вы так же говорили про наши отношения, — напомнила Ирина. — А мы все равно друг у друга есть. Знаете, если кто в нас и поверит, то это будут Николай со Светой. А мы обязаны им все раскрыть хотя бы для того, чтобы помочь найти убийцу. Это наш долг перед Миленой. — Ирина говорила с неожиданной для нее горячностью. — Мы вытащили ее сюда, мы виноваты в ее смерти и, значит, мы должны сделать все, чтобы…