Ирина Потанина - Труп из Первой столицы

— Милена заходила в адресное бюро, а я ждала ее в подъезде. — вступила Ирина. — Там перед заколоченным парадным есть крошечный вестибюль. Там мы переодевались и болтали. В шляпе с полями и очках, а уж тем более в накидке с птичьим капюшоном, мы с Миленой выглядели совершенно одинаково, так что выходили мы из адресного бюро уже будучи «в ролях друг друга». Я отправлялась к своей сумасшедшей бабушке Аните, которая со мной почти не разговаривала, опасаясь прослушки. Милена же шла по своим делам. Она была рада побродить по городу детства без слежки (ваши ребята даже не слишком таились, поэтому про них мы знали), я — постепенно привыкала к компании, в которой мне предстояло выехать из страны. Через пару часов мы менялись. Да, кстати! — тут Ирина посмотрела на Колю с явным снисхождением. — Передайте вашим ребятам, что следить надо сразу за всеми подъездами. Если выйти из квартиры и пойти под самую крышу на чердак — там ведь всегда открыто, между прочим, — то легко попадаешь в самый дальний подъезд. А если еще и не бояться пользоваться парадным входом (всего-то два гвоздя вытащил и доску снял!), то попросту выходишь на другую улицу. К самым баракам на Барачную, почти что к оврагу. Ну и оттуда уж иди куда хочешь. Особенно, если переоденешься, например, в скромную прибиральщицу подъезда. Именно таким образом Милена вышла из дома, прежде чем примчаться к Морскому и спрятаться в багаже. Именно таким образом она выходила каждую ночь на эти свои странные свидания, если, конечно, мадам Анита их не нафантазировала. Именно таким образом я на следующее утро после убийства примчалась к мадам Аните, чтобы рассказать о крушении нашего плана.

— Утром? — насторожился Коля. — Откуда вы знали про убийство утром? К утру я еще не доехал до Харькова.

— Вы давали телеграммы, — пояснил Морской. — Из них стало ясно, что произошло нечто странное. Ирина как раз… Ммм… — он сбился, явно подбирая корректные формулировки, — решила заночевать у меня. Не хотела оставаться с мадам-поэткой, потому что та молчала так демонстративно, что Ирина чувствовала себя беспрерывно поливаемой нотациями. Мы утром получили ваши телеграммы, перепугались, выработали новый план действий. Ирина помчалась к мадам-поэтке предупредить, чтобы та была готова к осложнениям и чтобы не рассказывала лишнего, но при этом, если понадобиться спасать Милену — мы думали, ее арестовали, — чтобы нашла как рассказать максимально много правды про то, как девочка хотела съездить на Родину, про то, чем занималась тут и с кем общалась. Ну, чтобы показать, что Милена не какая-то там шпионка, а интурист с большой любовью к СССР и коммунизму. Потом Ирина честно проделала все то, о чем вам рассказывала, Николай. Все эти похождения с больницей — чистая правда. Нам нужно было получить свидетелей того, что Ирина, ничего не помня, проснулась на вокзале.

— Я приехала на вокзал и пробралась в камеру хранения. — содрогнувшись, вспомнила Ирина. — Работники там, мягко говоря, не слишком бдительны, мы это заметили, еще когда составляли план, как я выберусь из мешка после выгрузки из вагона. Сейчас же я просто спустилась к ним в холл и создала себе соответствующие предлагаемые обстоятельства. Это театральный термин, — заметив, что ее не понимают, Ирина разъяснила: — Я представила, что меня действительно опоили непонятным зельем, выбросили возле камеры хранения, и вот, я прихожу в себя и пытаюсь сконцентрироваться. Это было кошмарно. Я действительно в ужасе от отношения к людям в наших трамваях и медицинских учреждениях. Начиная с того момента, как я пришла в себя на вокзале, история того дня — чистая правда. Только Яков привез меня домой немного раньше. Я довольно долго стояла в арке напротив дома, ожидая, когда Морской подаст знак, что можно возвращаться. А он не торопился, как обычно…

— Мы договорились, что, если я выйду курить на балкон, значит, можно приходить, — пояснил Морской для Светы и Николая. А для Ирины заметил: — Я должен был удостовериться, что у следствия нет информации про вашу связь с Миленой. Вы сами меня попросили звать вас в дом только в том случае, если будет смысл разыгрывать из себя невинную жертву.

— Смысл обмануть друзей, — снова начал психовать Коля, — всегда найдется. Правда? Особенно, когда они такие легковерные детишки…

— Особенно, когда вы с ними по разные стороны закона, — глянув тяжелым взглядом, парировал Морской, — и вам не хочется их втягивать в свои не слишком честные и правильные игры…

— А я, кстати, тогда уже все понял! — продолжил Коля уже менее агрессивно. — Ну, то есть не все. Но главное — я сразу заподозрил вас во лжи! Во-первых, нетронутые книги, во-вторых, Яков, который в дождь не подвез Ирину Санну под подъезд. Я знаю Якова, он так не поступил бы. Вы пришли промокшей до нитки, и я сразу понял, что тут что-то нечисто.

— Мы старались быть максимально честными, — вздохнула Ирина. — Но кое в чем это было невозможно. Зато, когда вы сбивались с пути из-за нашей лжи, мы сразу поправляли. Помните, вы стали думать, что Семенко опоили так же, как меня? Я сразу закричала, мол, неправда. И Морской, к счастью, мне подыграл. Притянул к происшедшему историю о поэте Семенко, с которым, как с человеком, пьющим, всяко может быть.

— Что? — хором воскликнули Коля и Света. — Убирая с пути одну ложь, вы подсунули другую, а теперь еще и хвалите себя за это?

— Мда, — растерялась Ирина. — Получается, так. Но, я не думаю…

— Да вы и не должны! — рявкнул Николай. — Не думая, не делая никаких выводов, просто расскажите мне все так, как есть.

— Я и рассказала. А про Сименко — сами виноваты. Есть поэт Семенко. Про него Эльза Юрьеван и говорила. Да вы и сами наверняка его знаете, и фамилию слышали, и стихи читали — они прекрасны, что тут говорить… Так что вы сами могли догадаться, что декоратор Сименко — это совсем другой человек. И про него я ничего не знаю… Могли, но не захотели, значит, не очень-то было и нужно…

— Понятно, — выдавил из себя Коля. — Версию с отравлением Сименко возвращаем как наиболее вероятный способ убийцы проникнуть в поезд к Милене. Тьфу ты! — он все же не сдержался. — Теперь придется снова проговаривать все события и зацепки, вычеркивая те, что ведут к вам или образовались по вашей вине…

— С удовольствием вам поможем, — без всякого удовольствия произнес Морской.

Тут Коля заметил, как журналист устал. Явление миру обессиленного Морского, вообще говоря, было чем-то вроде снега летом или попа в Наркомпросе. Ни длительные редакционные заседания, ни посиделки с друзьями, ни ночной преферанс, ничто раньше не давало повода заподозрить, что Морской может растерять свою хваленую энергию. Сам Коля тоже чувствовал себя разбитым, сказалось и нервное напряжение, и то, что за прошедшие сутки он спал всего три часа…