Самюэль Давидкин - Выкуп первенцев

Этого Даниэлю было достаточно. Он вошел в кафе и встал в длинную очередь, откуда смог хорошо рассмотреть незнакомца. Не более тридцати лет, худощавый, небритый, он был одет в темный джемпер поверх белой рубашки с воротничком.

Когда мужчина повернул голову, Даниэль увидел нечто, что укрепило его предположение: за ухо была заправлена длинная прядь волос. Это были пейсы, которые по обычаю отращивают хасиды. Когда они не хотят привлекать внимания, то легко прячут их за ушами и под полями шляпы, но полностью скрыть пейсы от посторонних взглядов можно только под шапочкой, закрывающей уши. Даниэль заказал кофе и сел на свободное место в нескольких метрах от подозрительного человека.

Вскоре предполагаемый хасид встал и прошел в заднюю часть кафе, а оттуда — во внутренний дворик, из которого был выход на одну из старейших, мощенных камнем улиц, пересекавших Алексантеринкату. Отметив, что двор пуст, Даниэль быстрым шагом обогнал незнакомца и остался стоять в узком проходе так, чтобы тот не мог его обойти ни справа, ни слева.

Хасид удивленно посмотрел на Даниэля.

— В чем дело? Я заплатил за кофе сразу, как пришел, — сказал он по-английски.

— Скажи мне, как ты можешь без малейших угрызений совести сидеть в кафе, когда твоего товарища сегодня опустили в землю?

Мужчина отступил на шаг назад. Он взглянул на ворота, как будто надеясь получить подкрепление с улицы. Он был несколько крупнее Даниэля.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил мужчина и теперь уже внимательно посмотрел на Даниэля.

Яновски подступил к нему вплотную.

— Что случилось с твоим другом? Что ты вообще делаешь в Хельсинки? — медленно и с нажимом спросил он.

— Я вовсе не обязан отвечать на твои вопросы. Или еврей не может спокойно перемещаться по этому городу? Наберется ли здесь хотя бы с десяток правоверных после того, как мы уедем?

— Вы? И сколько вас?

Незнакомец не ответил.

— Что вы здесь делаете? Где вы остановились? — продолжал настаивать Яновски.

Ответа не последовало. Даниэль повернулся боком и резко ударил упрямца локтем в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам и упал на колени, пытаясь вдохнуть.

— Если бы ты знал, что мы ищем, и если бы у тебя хватило мозгов понять это, ты отпустил бы меня, — сдавленным голосом сказал он.

— Скажи мне, — сказал Даниэль. — Говори, и пойдешь куда хочешь. Я вам не враг. Если ты не будешь сотрудничать со мной, то кто-нибудь другой согласится, и тогда ты останешься беззащитным, как любой другой. Кто знает, может быть, именно для этого ты и встретил меня.

Хасид закрыл лицо руками. Бессознательно Даниэль совершил ошибку: незнакомец, по-видимому, понял, что его нашли не в результате спланированного поиска, а случайно, а потому есть шанс улизнуть. Он медленно поднялся на ноги и незаметно сжал руку в кулак.

Неожиданный удар в челюсть застал Даниэля врасплох и вывел из строя на несколько минут. Полицейский очнулся на земле, голова кружилась. Хасид, склонившись, удерживал его за руку. Он беспокойно осмотрелся, повернулся к упавшему и произнес: «Если думаешь, что мне безразличен мой друг, то ты ошибаешься. Его кровь взывает ко мне и другим, тем, кто способен слышать. Он погиб не напрасно. Ты же не лучше Амана [16] Аман — согласно Библии, персидский сановник, решивший уничтожить всех евреев. , который пытался извести моих предков. Именно из-за таких, как ты, нет уверенности, что кровопролитие закончилось».

Теряя сознание, Даниэль вцепился в штанину напа- давшего.

— Отпусти меня, я тороплюсь, — сказал мужчина.

— Как тебя зовут?

— Зачем тебе это знать?

Хасид еще раз огляделся по сторонам и бросился бежать по старой булыжной мостовой.

Даниэль сел и прислонился к стене. В его ушах еще звучали слова хасида. Даниэль никогда бы не поверил, что кто-нибудь осмелится назвать его именем Амана бен Хаммедата, древнего перса, который возжелал изничтожить евреев. При чтении свитка в синагоге, когда доходят до его упоминания в Книге Эсфири, все бьют по своим подставкам для книг. После чтения свитка полагается напиваться так, чтобы не отличать мучителя Амана от праведника Мордехая — по преданию, именно его поначалу возненавидел Аман.

Даниэля снова охватило то зловещее чувство, которое возникло у него и быстро прошло в синагоге.

Наконец он поднялся на ноги, и это неприятное ощущение стало потихоньку отпускать его, как бледнеют после пробуждения образы страшных снов. Он вернулся в кафе, где в туалете смыл кровь с лица и с воротника.

Умывшись, Даниэль зашел в ближайший магазин одежды на Алексантеринкату, купил новую рубашку и выбросил старую. Затем он натянул поглубже кепку, чтобы тень скрывала лицо, и пошел домой.

При виде мужа Ханна расстроилась. Щека у Даниэля распухла, глаза были красными и слезились.

— Что случилось? — спросила жена с искренним состраданием, прикладывая ему холодные компрессы. — Я тебе не говорила, но как-то ночью я приходила тебя погладить и заметила у тебя на голове здоровую шишку. А теперь еще это.

Даниэль вздохнул.

— Ханна, я… — начал он, но та приложила палец к губам Даниэля.

Она посмотрела на него долгим взглядом, и озабоченное выражение на ее лице постепенно сменилось ласковой улыбкой.

— Я не хочу ничего слушать, — сказала она наконец. — Мне просто надо знать, что тебе ничто не угрожает. Ведь никто не гонится за тобой и не охотится на тебя?

Даниэль кивнул и попытался улыбнуться. Ханна приготовила ему сэндвичи и чай и принесла на журнальный столик около дивана. Потом села в кресло читать книгу, время от времени поглядывая на Даниэля.

Еще только-только перевалило за полдень. Компрессы на лице согрелись и были уже не холодными, а чуть прохладными. Сильная усталость сломила Даниэля, и он погрузился в причудливый мир сна. Проваливаясь в тардема [17] Тардема ( ивр. ) — глубокий сон. , он на мгновение почувствовал себя Адамом, половину которого забирают, чтобы сотворить женщину. Или Авраамом, когда тот впал в глубокий сон и тьму и смог расслышать, что его потомки попадут в рабство в Египте. Потом Даниэль подумал, что, возможно, слишком много прочел обо всем этом, раз старинные легенды не отпускают его разум даже на границе сна и бодрствования. А может быть, он свободен? Читай не «харут», то есть «высечено», а «херут», то есть «свобода», толковали мудрецы о каменных скрижалях. Исходная надпись пронизывала скрижалях; это означало, что ограниченные буквами места висели в воздухе точно так же, как если вырезать по краям букву «О» из бумаги, а ее срединная часть при этом не выпала бы. Каким образом в этих буквах была свобода? Сможет ли он освободиться, когда Тора будет высечена в его сознании? Тогда в его сознании были бы лоскуты, которые парили бы отдельно, сами по себе, вопреки силе всемирного тяготения, но каждый на своем месте. Возможно ли такое?