Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Вы правы… — сказала она почти что с облегчением. Потом помолчала и снова заговорила, то и дело прерываясь. Как будто нащупывая дорогу. — Я думала, что ненависть понемногу угаснет… особенно когда я снова вышла замуж. Ведь Эрнест такой хороший. Но она не прекращалась… снедала меня… ведь я хотела ребенка. Он это знал… и отказал мне. Разубедил меня. А потом сделал ребенка Китти. — Она достала платок и вытерла лицо. — Но странное дело, Том, — и это правда, чистая правда — вся моя ненависть внезапно ушла. Разве это не удивительно? Как будто кто-то вытащил пробку, и вся ненависть вытекла. Невероятно, да? То, что отравляло жизнь, просто исчезло. Как по волшебству.

«Что бы Роза сейчас ни говорила, у нее был веский мотив для преступления», — подумал Барнаби, а потом разрешил ей идти. На мгновение она задержалась в дверях и, несмотря на несуразное цветастое платье и размалеванное лицо, вдруг показалась ему не такой уж смешной. Она как будто обдумывала заключительную фразу, вероятно, с намерением смягчить впечатление от своей недавней откровенности. И наконец, неожиданно для самой себя, сказала:

— Мы с ним вместе пережили молодость.

Следующим старший инспектор допросил Бориса, который постоянно ерзал и трясся, пока Трой, из чистого сострадания, не предложил ему сигарету. Борис утверждал, что за весь спектакль не видел, чтобы кто-нибудь трогал бритву, и не мог представить, для чего кому-то понадобилось убивать Эсслина. Все остальные исполнители второстепенных ролей говорили то же самое. Когда они выходили со склада декораций, вслед каждому из них раздавался гневный вопль Гарольда, протестовавшего против столь возмутительного несоблюдения законов старшинства.

Наконец прибыл сотрудник оперативного отдела, а сразу за ним — Колин Дэвидсон, вынужденный раньше времени покинуть свое масонское празднество. После короткого совещания они приступили к своим обязанностям и для начала обыскали мужскую гримерную, после чего все смогли в нее зайти. Калли забрала мать домой, Эсслина отправили в окружной морг, а Барнаби вызвал Эверардов.

Клайв и Дональд вошли с надменным видом, источая Schadenfreude [69] Злорадство ( нем. ). , и глаза у них светились от предвкушения. Они были еще в гриме, и их раскрашенные мелкими мазками лица имели своеобразный розовато-желтый цвет, как у старинных корсетов. Барнаби решил допросить обоих одновременно, зная об их привычке подначивать друг друга на беззастенчивые откровения. Братья долго устраивались на стульях, охорашиваясь и квохча, словно парочка казуаров. Потом устремили пронзительные взгляды на сержанта Троя и его блокнот, и тот отважно, хотя и с некоторым беспокойством уставился на них в ответ.

Сержанту нравилось, чтобы мужчины выглядели как мужчины, а женщины — как женщины. Но этим двоим он не мог подобрать определения. Он всегда хвастался своим умением за милю распознать гомика, но эта странная парочка привела его в недоумение. Он решил, что их скорее всего в раннем возрасте кастрировали. Удовлетворившись таким объяснением, Трой услышал, как Барнаби спрашивает, нет ли у них предположений, кто мог желать зла покойнику, и перелистнул страницу блокнота.

— Честно говоря, Том, — сказал Клайв Эверард, тяжело вдохнув, — быстрее будет перечислить, кто не желал ему зла. Не думаю, чтобы в труппе нашелся хоть один человек, который не затаил обиду на Эсслина.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Ну, если вы хотите поконкретнее… — Они обменялись ехидными взглядами. — Почему бы не начать с Дирдре? Он рассказывал в гримерной чудесную историю…

— Просто уморительную…

— Об ее отце…

— Смех, да и только…

— И вдруг вошла она. Наверняка она услышала, как Эсслин назвал ее папашу старым маразматиком…

— А он такой и есть…

— Но, думаете, она это признает? Нет, он у нее рассеянный… невнимательный… плохо себя чувствует…

— Плохо себя чувствует, — проквохтал Дональд. — Разве не логично предположить, что она хотела расквитаться? А у кого еще была лучшая для этого возможность?

— Это случилось, когда она пришла объявить, что до начала остается пятнадцать минут? — спросил Барнаби, припомнив, какой огорченной выглядела Дирдре, когда он проходил за кулисами.

— Именно. Хотите послушать ту историю? — вежливо осведомился Клайв.

— Нет, — сказал Барнаби. — Кто еще?

Видя, как они со смаком перебирают различные варианты, он спросил:

— Как насчет Николаса?

— А, вы пронюхали об этом маленьком конфузе? Ну… просто Эсслин узнал, что его кошечка завела роман.

— И я боюсь, — покаянно пробормотал Дональд, глядя на сержанта Троя, — что это скорее наша вина.

— Но мы и не думали, что он так отреагирует.

— Боже упаси.

— Я хочу сказать, его самомнение вошло в пословицу.

— Бесспорно.

— Ну и с кем, — поинтересовался старший инспектор, — она якобы завела роман?

— Мы слышали от Розы, которая узнала от Бориса, который узнал от Эйвери, который узнал от Николаса, что это был Дэвид Смай.

— А Николас откуда узнал?

— Да он сам их видел! — воскликнул Дональд. — Как они резвились у Тима в осветительной ложе.

Барнаби это показалось довольно странным. Он бы никогда не подумал, что Китти, за чьей миловидной внешностью, несомненно, скрывается своекорыстная и двуличная натура, может увлечься флегматичным Дэвидом. Впрочем, если ей хотелось разнообразия, никто не мог более разительно отличаться от Эсслина.

— А поскольку он был нашим другом, — сказал Дональд елейным голосом, — мы сочли своим долгом поставить его в известность.

— И обо всем ему рассказали.

— Посередине спектакля?

— Ну знаете, он ведь такой опытный профессионал… был. Его ничто не могло вывести из равновесия. — Не было нужды спрашивать, откуда Барнаби известно, когда именно они сообщили Эсслину неприятную новость. Второе действие говорило само за себя. — Вернее, мы так думали.

— Но, боже мой, чем это обернулось!

— Видите ли, мы не приняли во внимание его эго. Он как Гарольд. Считает себя принцем… или даже королем. А Китти принадлежала ему. Больше никому не дозволялось прикасаться…

— Наносить оскорбление его величеству.

— Он побледнел, да, Клайв?

— Полностью побледнел.

— А его глаза сверкнули. Поистине устрашающее зрелище. Мы почувствовали себя вестниками из древнегреческой трагедии.

— Когда приносишь дурные вести, а тебя уводят и наматывают твои кишки на вертел.

— Он схватил меня за руку — смотрите, у меня до сих пор остались отметины… — Дональд закатал рукав. — И спросил: «Кто?»

— Всего одно слово: «Кто?»

— Я посмотрел ему в лицо, потом на свою руку и решил: от меня он ничего не узнает.

— Дружба дружбой, как говорится…