Кэролайн Грэм - Смерть лицедея

— Не могу сказать. Я же предупреждал, это настолько неопределенное…

— Наверное, очень неопределенное.

— Я так и знал, что вы рассердитесь.

— Я не сержусь, — сказал Барнаби с плотоядной усмешкой. — Полагаю, все предметы были на месте?

— Да. Мыло на деревянном блюдце. Оловянная миска с горячей водой. Помазок. Заклеенная бритва. Полотенце.

— Они были по-другому расположены?

Дэвид помотал головой.

— Может быть, мыло было другое.

— Нет. Его на самом деле никогда не использовали, поэтому на всех репетициях у нас был один и тот же кусок.

— В таком случае, Дэвид, — коротко произнес Барнаби, — я совершенно не понимаю, что было странного.

— Я знаю. Поэтому я и не решался вам об этом сказать. Но, когда я поднял поднос с реквизиторского стола, что-то показалось мне необычным.

— Тогда, возможно, это что-то было на столе? — спросил Барнаби с возросшим интересом. — Что-то лежало не на своем месте. Или, возможно, там оказалось что-нибудь такое, чего вообще не должно было быть?

Дэвид помотал головой:

— Нет. Все было на месте.

— Ладно. — Барнаби поднялся на ноги, давая понять, что разговор окончен. — Обязательно подумайте над этим еще. Это может оказаться важным. Позвоните мне, если вдруг вспомните.

Колин протянул руку, и в крепком рукопожатии выразилась вся его благодарность за спасительную ложь, которую позволил себе Барнаби.

— Я очень, очень извиняюсь, Том, что причинил столько беспокойства.

Они ушли, и Барнаби, стоя в дверях кабинета, проводил их взглядом: Дэвид широко шагал и глядел прямо перед собой, отец поспевал за ним вприпрыжку, явно испытывая такое облегчение, что оно словно бы окружало его густым, почти осязаемым облаком. Когда они выходили из здания, Колин, стараясь, чтобы в его словах не проскользнуло недоумение, спросил:

— Но почему Дирдре?

И Барнаби услышал, как Дэвид ответил:

— Потому что я нужен ей больше, чем когда-либо буду нужен кому-нибудь другому. И потому что я люблю ее.

Дирдре шагала по подъездной аллее к Мемориальной психиатрической больнице Уокера, пес трусил за ней по пятам. Узнав от Барнаби, что собаку поместили в один из полицейских питомников, пока хозяйка не явится за ней, Дирдре заглянула туда по дороге в больницу — сообщить, что пес вообще-то ей не принадлежит. В приемной девушку встретила миловидная блондинка — Одри Брирли, которая спросила, как Дирдре себя чувствует. Та в свою очередь поинтересовалась самочувствием констебля, который спас ее отца, потом сотрудница полиции подняла задвижку, сказала: «Сюда» — и вошла внутрь.

Дирдре последовала за ней, бормоча:

— Видите ли, проблема в том…

Питомник представлял собой большую клетку, в которой находились три собаки. Две из них безучастно лежали на земляном полу, третья вскочила и устремилась к Дирдре. Дирдре, повторив: «Видите ли, проблема в том…», взглянула на черный блестящий нос и любопытную морду, прижатую к проволочной сетке. Пес вилял хвостом так быстро, что тот казался бурым расплывчатым пятном. Брирли отперла замок. Настало время все разъяснить. Впоследствии, пытаясь понять, почему она этого не сделала, Дирдре решила, что виноват пес.

Если бы он принялся жалобно скулить или тявкать, она уверена, что ее сердце осталось бы непреклонным. Но что она могла поделать с его немудреной доверчивостью? В его взгляде не было ни тени сомнения. Она пришла сюда одна, а уйдут они вдвоем. «Разве я ничем ему не обязана?» — задумалась Дирдре, припоминая ту страшную ночь, когда он оказался единственным товарищем ее отца.

— Поводок у вас при себе?

— Нет… Я прямо от старшего инспектора. Домой еще не заходила.

— Вы не можете забрать его без поводка. — Брирли навесила замок обратно.

Дирдре взглянула на пса. На его отчаяние было страшно смотреть.

— Не беспокойтесь, — торопливо проговорила девушка. — Он хорошо выдрессирован. Замечательный пес.

Брирли пожала плечами.

— Ладно. Если вы так говорите… — сказала она и отперла клетку.

Пес выбежал, подскочил к Дирдре и принялся лизать ей руки. Она подписала необходимые бумаги, они вдвоем покинули отделение полиции и направились по Хай-стрит. В обувном магазине продавались различных цветов поводки и ошейники, и Дирдре купила поводок и красный кожаный ошейник с колокольчиком. Когда она нагнулась, чтобы его надеть, продавец, стоявший за прилавком, спросил:

— Не желаете приобрести для него медальон? На случай, если он потеряется. Подождите, я мигом сделаю.

— О да, пожалуйста. — Для Дирдре, которая всего несколько минут назад стала владелицей собаки, была нестерпима мысль, что ее питомец потеряется. Она назвала свой адрес и номер телефона.

— А как его зовут?

— Как его зовут? — Пока продавец стоял с уже включенной гравировальной машинкой, Дирдре судорожно думала. На память ей приходили всевозможные собачьи клички, но ни одна не подходила. Он явно не был Фидо или Ровером. И Джипом или Бобом тоже не был. Тогда она вспомнила место, где они впервые увиделись, и имя явилось само собой.

— Лучик! — воскликнула она. — Его зовут Лучик.

Продавец выгравировал на медальоне имя и прочие сведения, и Дирдре прикрепила медальон к ошейнику.

Подходя к главному входу больницы, она задумалась, что делать с псом.

— Тебе нельзя внутрь, — сказала она. — Придется подождать.

Он внимательно слушал. Она обмотала его поводок вокруг металлического скребка для обуви и сказала:

— Хм… Сидеть…

К ее удивлению, он сразу опустил свой рыжий зад на крыльцо и сел. Она погладила его, сказала: «Хороший пес» — и вошла.

Дирдре тотчас же угодила в лабиринт бесконечных коридоров и с тяжелым сердцем двинулась вперед. Когда она утром позвонила в больницу спросить об отце, ей ответили, что его перевели в больницу Уокера. Эти слова привели ее в ужас. Угрюмая и закопченная кирпичная громада в викторианском стиле по всей округе пользовалась недоброй славой, и ребенком Дирдре с содроганием представляла себе, что ее населяют закованные в цепи люди в белых одеяниях, несущие околесицу и визжащие, словно бедная миссис Рочестер [86] Героиня романа «Джейн Эйр» (1847) английской писательницы Шарлотты Бронте. .

На деле все оказалось иначе. Полная тишина. Направляясь в палату имени Элис Кеннеди-Бейкер, Дирдре прошла через несколько двустворчатых дверей, и можно было подумать, что в здании нет ни души. Плотный, блестящий линолеум цвета вареной телятины скрадывал все шаги. Стены были грязно-желтыми, краска местами потрескалась и облупилась, а батареи, источавшие мощные потоки жара, были покрыты ржавчиной.

Но все это, хотя и выглядело угнетающе, не шло ни в какое сравнение с мертвящей безысходностью, которая пропитывала весь воздух. Дирдре чувствовала, как она пронизывает все тело, словно сырой туман. Вокруг стоял запах гнили и старости. Несло мочой и рыбой, а сильнее всего — тошнотворным освежителем воздуха, который распыляли повсюду в тщетной попытке создать подобие нормальной атмосферы. Проходившая мимо медсестра в бело-голубом облачении спросила Дирдре, не заблудилась ли она, а потом указала ей нужное направление.