Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

«А он психолог, — вдруг удивился своему открытию Илья, — как он ловко развернул всё, и получилось, не я у него беру интервью, а он у меня. Из чего можно заключить, вроде как я жалился ему тут», — ругнул он себя.

Наконец Цымбалюк снизошел и развернулся всем корпусом к нему.

— Ты не переживай. Это всё тебе кажется. Просто ты пришлый. Ну и к тебе присматриваются. Что касается капитана, скажу тебе прямо. Мастер не очень-то любит, когда ему присылают людей по блату. А тебя навязали нам, это я точно знаю. Почему тебя, уж не ведаю. У нас свой корреспондент был ничем не хуже тебя, с морской выучкой. На ПУСе верные люди нужны. А ты пока что терра инкогнито. Так что особой любви и не жди.

Доказывай делом. Что касается Бабы Яги, так Любовь Ивановна шипит тоже не зря. Знаешь, был у нас случай. Заслали к нам москвича, журналиста, писателя, такого-растакого, с регалиями. И что ты думаешь? Тот все полгода в каюте просидел, пока мы шли кругосветку, что-то там кропал под одеялом. Сидел как мышь. А потом сия мышь родила гору. Такого наверстал, что к нам комиссии месяцев пять, как к себе домой приезжали. Всё интересовались, выполняем ли мы методические предписания, или так, дурака в море гоняем. Вот так вот.

Цымбалюк, опять отвернувшись, засопел, будто это сейчас его кто-то сильно принародно оскорбил-обидел, обвиняя лично в профнепригодности.

— Вы-то сами как на паруснике оказались? — вырвалось у Ильи невольно.

Он еще хотел добавить: «А сами-то вы чего так разволновались, раз правы?» Не совсем, впрочем, и ожидая услышать ответ, он вдруг понял причину переживаний Пал Палыча. Тот просто очень любил свою работу.

— А я с Украины, с Кировоградчины. До восемнадцати лет вообще моря не видел, а вот волею случая забрали в морфлот, — ни с того ни с сего разоткровенничался он. — Отслужил три года, как положено, на Тихом окияне, потом поступил в Макарова, пятнадцать лет на боевом дежурстве на большом десантном корабле «Александр Николаев». Тут кто-то сверху решил, что мы не нужны… Болтались в порту года четыре, как дерьмо в проруби; я даже пить начал по этому поводу. Правда, пил недолго, надоело. — Он засмеялся. — Хотел вообще с морем завязать. А куда идти? Я же на земле и ходить-то уже не могу. Качает.

Илья украдкой посмотрел на бравого Пал Палыча, у которого вдруг, неожиданно прикипела на краешке глаза маленькая прозрачная слезинка.

— И вот как-то иду домой через морвокзал, а тут лебедушкой в гавань «Надежда» входит, оркестр играет на берегу, курсантики по реям прилепились, будто ласточки на проводах. Эх, дальше как по мановению волшебной палочки всё получилось: через месяц я уже принимал учебную роту. Хлопчики, что приходят в университет, все птенцы, несмышленыши, а как в море побывают, так вижу: мужиками настоящими становятся. У нас же хоть и не военное училище, а порядки — будь здоров.

— Да я уж видел, — кивнул, согласившись, Илья. — Я бы так не смог.

— Ты приглядись хорошенько: это же будущее Тихоокеанского флота палубу драит да конспекты штудирует. Тут характер выковывается… Через два года, будь здоров, восемьдесят процентов будут третьими, а то и вторыми помощниками капитанов. Ну а уж через десяток лет, я думаю, половина из них точно будут капитанами.

Июнь. Средиземное море. На пути в Задар

Приземистый, мордастенький, с необыкновенно голубыми глазами четвертый помощник капитана, поднимаясь на мостик, первый раз заметил меня и посоветовал идти незамедлительно в кают-компанию, на обед. И тихонько добавил: «Новости из первых рук пропустишь». Я помчался…

Сегодня же, поздно вечером

Ну вот. Планы меняются… Что же это, хорошо или плохо? Послал две главы романа в «Вечерний город», радист Артамонов приносит ответ: «И это всё?» Какой позор! Ничего не понимаю!

Татьяна Владимировна, вы знаете, что такое кризис жанра, или нет? Руки выламывать себе хочется. Не могу ничего делать, когда по палубе ходит голубоглазое существо женского полу. Говорят же, быть беде, если женщина на корабле. Неужели я, как мальчишка, влюбился? Я и пишу-то своего героя, постепенно перелицовывая из мажора в хорошего парня. Разве такое бывает? А потом посмотрел на себя со стороны. И вот, если мне чего-то раньше не хватало, так это способности следовать поговорке «торопись медленно»; здесь я уже остановился, отдышался и наконец стал обдумывать, размышлять, раскладывать по полочкам факты и — о боже! — анализировать. Но анализирую я, смешно сказать, только ее ответы на мои наивные вопросы, ее взгляд, ее улыбку. Если раньше мне удавалось абстрагироваться от любых внешних обстоятельств, то теперь… А всё очень просто. Тут ко мне пришла счастливая мысль: то, что она не замечает моих чувств или делает вид, что не замечает, это совсем не важно. Ты хотел больших чувств в книге, и ты их получишь. Оттягивать нельзя, страницы зарождающегося нежного чувства и преображения главного героя впереди. Татьяна Владимировна, в Задаре, я думаю, начнется самое главное… А может, и нет, — посмотрим. Хочется верить. Засим я засыпаю с именем Маши на устах…

В кают-компании обычно всё было чинно и благородно. Обед — дело святое. Во главе стола — капитан, по правую руку — старпом, по левую — старший механик, далее — старший преподаватель Лев Рудольфович Олейников, главное учебное око на корабле. Лев Рудольфович имел вид несколько потертый, носил очки в старомодной оправе и напоминал скорее еврея-скорняка, чем кандидата математических наук. Несмотря на несколько непрезентабельный вид, он пользовался и в университете, и на корабле непререкаемым авторитетом. Как многие, кто имеет отношение к точным наукам, он был неряшлив, весь засыпан сигаретным пеплом и пожизненно имел в учетной карточке отметку — «холост». Университет, курсанты и море для него были всё, это заменяло ему все другие радости в жизни. Хотя была у него еще одна страсть, которая сидела напротив него, по другую сторону обеденного стола, — это преподаватель английского Светлана Анатольевна Тузикова, с которой у него был продолжительный морской роман. Они всегда так «умело» шифровались, что об их связи не знала только бизань-мачта. Хотя и Льву Рудольфовичу, и Светлане Анатольевне было уже за пятьдесят, но вели они себя как дети. Романтические отношения у них продолжались уже более двадцати лет и всё никак не перерастали во что-то большее. Впрочем, на них уже никто не обращал внимания. Что называется, совет им да любовь!

Дальше по нисходящей за столом сидели третий помощник, преподаватели и другая корабельная элита пожиже. Такая, напри мер, как прикомандированный к судну корреспондент Сечин Илья Сергеевич.