Александр Рыбин - Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека

— Какая ты настоящая…

— И ты напишешь? — вдруг стала серьезной Светлана.

— Непременно, — ухмыльнулся он, уже зная наверняка, что сейчас она начнет истерить. Так и произошло.

— А что ты хочешь узнать?.. А я знаю, что ты хочешь узнать… — глаза у нее вдруг зло сузились в ответ на его ухмылку, — с кем я тут… — она не договорила. — Это, корреспондент, не твое собачье дело! Ты приехал сюда, поковырялся в нашей кашке и растворился на просторах нашей родины. Что ты можешь знать о море, о людях на море?! Ничего!

— Ладно, Света, хватит! — Роман схватил ее за локоток. — Подсел человек кофейку попить, а вы набросились на него.

Пятница, Средиземное море. Почти рай…

Вчера подняв паруса, довольно резво, сначала, рванули в сторону Хорватии. Нас ждал древний, сказочный Задар! Цепочки огней неизвестных нам островов, тихая ночь, тихая ласковая волна…

За сутки пройдено 123 морские мили, глубина 577 метра. Идем с сумасшедшей скоростью, аж 4 узла.

На траверзе с левого борта столпилась кучка островков, в десяти милях от нас. Там тоже кто-то живет, наверное. На траверзе, в четырех с половиной милях от нас, с правого борта гигантская океанская посудина, вся в ярких огнях. До нас доносятся звуки танцевальной музыки и даже, как мне кажется, чей-то смех и обрывки фраз, на английском. У них свой праздник, у нас свой.

Записал, чтобы не забыть интересную байку, от электромеханика Юрия Ивановича, вот она, почти без купюр.

Лоцман.

Эта занятная история случилась в начале двухтысячных годов. Парусник спешил в Японию на открытие международной регаты. И вот показались небольшие живописные изумрудные горы острова Кюсю, задернутые сеткой мелкого дождя. В заливе Нагасаки на пологой маслянистой волне парусник встречал лоцманский катерок. Помогал войти в гавань города Нагасаки старый лоцман. Он был невысок, кривоног и строг взглядом. Общались на международном английском, но японские слова у него будто бы выдавливались английскими. Выходило это, вроде лоцман недовольно что-то бурчал. Широкое, плоское, его лицо было испещрено морщинами, смотрел он гордо и с прищуром, и было ему не менее восьмидесяти лет. Церемониально раскланиваясь, он, так же, как и английские слова, выдавливал из себя улыбку. Будь он одет в кимоно, то перед нами бы стоял настоящий самурай.

Лоцманов принято благодарить небольшими сувенирами. По своим каналам капитан парусника знал, что старый лоцман с удовольствием принимает в качестве подарка пару блоков папирос «Беломорканал». После швартовки в каюте капитана старик задержался надолго, все выспрашивал, откуда тот родом, есть ли дети. Показал фотокарточки и со своими внуками. Их оказалось семь. Когда капитан на прощание протянул лоцману сверток с папиросами, первый раз тот улыбнулся по-настоящему и опять церемониально поклонился. И тут же засобирался. Капитан его проводил до дверей каюты. Выйдя от капитана, старик нетвердой походкой пошел к трапу, чтобы спустится на пирс, но неожиданно притормозил у фигуры одинокого дневального, скучавшего у сходней. Курсант взял во фронт, провожая старого лоцмана, но старик резко развернулся к дневальному и на чистейшем русском языке, нахмурив брови спросил:

— Почему не работаешь?

Дневальный опешил. Оправившись от неожиданного вопроса, он пояснил лоцману, что он стоит у траппа не просто так, а несет вахтенную обязанность у сходней парусника.

Когда дневальный растолковывал это японцу, тот с благодушной улыбкой слушал, кивая благосклонно головой, а потом когда курсант умолк, опять нахмурился и недовольным тоном на чистейшем русском языке переспросил:

— Почему не работаешь?

Дневальный, дипломатично и, как ему казалось, доходчиво, объяснил, что работа его заключается в том, чтобы нести вахту у трапа парусника и на судно не проник ни кто из посторонних.

Лоцман опять благожелательно выслушал бедолагу. На лице его блуждала далекая от повседневности улыбка. Но лишь курсант, закончив объяснение умолк, как старик тут же рассвирепел, глаза его превратились в щелки и он недобро опять поинтересовался, почему тот не работает.

Курсант покрылся испариной. Старый японец, продол жал, добиваться, ответа, почему дневальный не работает. Добрая улыбка сменялась гримасой неподдельной злобы. Назревал международный скандальчик. Он понял, что со стариком, что-то случилось и вызвал по рации на подмогу старпома. Тут и открылось, что лоцман во время войны попал молодым солдатиком к нам в плен. Валил лес в дальневосточной тайге. Единственно, что он запомнил на всю жизнь, это как в сорокоградусные морозы наши солдаты в валенках и тулупах чуть, что, наставляли ППШ на пленных японцев и строгим голосом вопрошали: «Почему не работаешь?»

Эти воспоминания, как ни странно, вызывали у старого лоцмана, непонятную ностальгию по русским и ему всегда хоте лось послушать, их непонятную речь. И, конечно, продемонстрировать, при случае, единственную фразу, которую он запомнил на всю жизнь.

Кстати, тут же выяснилось, что в Нагасаки существовал клуб «Беломорканал», где собирались японские ветераны, побывавшие в наших лагерях и культивировавшие удивительную любовь к России и ко всему, что с ней связано. А папиросы «Беломорканал» были одним из фетишей, которые связывали сегодняшнюю жизнь японских стариков с их молодостью в сибирских лагерях и на Дальнем востоке.

Безымянный листочек цвета полыни скукожился от средиземноморского пекла и стал вдруг прямо на глазах невыносимо зеленым. Он лежал в придорожной пыли, и эта внезапная, неистовая, буйная зелень и была проявлением окончательной его смерти. Илья взял его в руку, положил на ладонь, чуть-чуть потер указательным пальцем — и тот тут же превратился в прах.

Сечин огляделся вокруг: метрах в тридцати стояло одинокое чахлое оливковое деревце; скорее всего, листочек-сыночек оттуда. Суховей почти наполовину раздел деревце, которое, наверное, перестало бороться и готовилось тихо умереть. Или это была только видимость…

На иссохшей, задубелой глинистой земле проявлялись какие-то замысловатые линии, образуя узор. Казалось, что этот узор — не работа средиземноморского беспощадного солнца, а плод труда неизвестного гончара, который когда-то, давным-давно, по мокрой глине палочкой-резцом начал чертить орнамент, да по какой-то причине бросил свою работу.

Илья походил по территории антантовского кладбища, читая полустертые надписи на надгробных плитах. Видно было, что кладбище пытались привести в порядок, но буйная все проникающая лемносская колючка тоже не дремала и прилагала все силы, чтобы опять закрепиться.