Вера Миносская - Хранители

Испугавшись, что звучит она в данных обстоятельствах двусмысленно, поведала им еще одну.

— Сама?! — удивился крестный.

— Ну, с помощью коллеги… Марии. Она редактировала.

— Э, главное, кто писал, — усмехнулся крестный. — Ну-ка, скажи еще ту, про сфакийского рыбака.

Видно было, что отпускать нас ему не хочется. Но, просидев час, мы засобирались.

На пляже, где лодки клевали носами берег, крестный поставил канистру с топливом в белую моторку.

— Ну, береги девушку, — сказал он Георгису на прощание. И тот вместо ответа обнял его.

Пока Георгис разматывал канат, крестный сказал мне:

— Он, знаешь, упрямый, конечно…

— Нонэ, да уймись ты уже! — закричал стоящий по колено в воде Георгис.

В закатанных джинсах, загорелый — его и впрямь можно было принять сейчас за сфакийского рыбака.

Мы еще долго видели на берегу человека, провожающего нас взглядом из-под ладони. И мне жаль было с ним расставаться.

Вдоль по берегу замелькали каменистые бухты. За ними встали над водой белые домики, и рукав пирса заслонил порт. Чуть прищурившись, Георгис смотрел на приближающийся городок.

На причале ждал человек, не сводящий глаз с лодки. Чем ближе подходила моторка, тем больше он становился. И в результате оказался просто огромным. Когда Георгис заглушил двигатель, великан поймал канат, помог пришвартоваться. Лицо у него заросло черной бородой, сквозь которую сейчас сверкали зубы. Кажется, Георгис даже не успел ступить на пристань, как огроменный дядька схватил и почти вытащил его из моторки:

— Йорго, адерфе 42 42 Брат ( греч. ). !

И далеко не маленький Георгис почти скрылся в складках клетчатой рубашки навыпуск и огромных ручищах. По серии коротких шутливых подзатыльников и захвату плеч и без слов было ясно, что передо мной два брата, хоть и сводных.

— Вера, это Лукас. Лука, это Вера, — выныривая из-под братского локтя размером с дыню, представил Георгис.

Отстранив брата, но так же, как ранее крестный, не выпуская его из объятий, малыш Лукас уставился на меня.

— Добро пожаловать в Хору Сфакион, Вера! — густо пробасил он мне.

И затем — Георгису:

— Она похожа на статуэтку.

В это время к порту бежали женщина в черном и подросток лет четырнадцати. Они по очереди обняли Георгиса. Он ерошил мальчишке волосы и улыбался. А с набережной Георгису уже махал рукой дядька в белом фартуке.

В Хору мы вошли важно. Туристы за столиками таверн уставились на толпу, росшую по мере продвижения процессии. Участники шествия вежливо оставили мне почетное место рядом с Георгисом. Смотрели с любопытством.

Мы подошли к небольшому белому дому на горке. Вплотную к стене примыкала беседка, увитая виноградом с тяжелыми гроздьями.

На первом этаже была гостиная, соединенная с кухней, на втором — две спальни.

Не желая стеснять Георгиса и его родственников, я сказала, что хочу почитать в комнате. Ехать за письмом было уже поздно, до заката оставалось часа полтора.

Выйдя из душа, услышала голоса под окном. Почти все родственники и знакомые разошлись, и в виноградной беседке с Георгисом сидели только брат и его жена Катерина — женщина, встречавшая нас на пристани. Они пили вино, разговаривали и смеялись. Когда Катерина ушла, Георгис с братом заговорили тише. Вскоре заскрипела скамейка, заскрежетали по плитам ножки стола — Лукас собирался уходить. На дорожке, под самыми окнами он остановился.

— Зачем тебе карабин, адерфе? — негромко, так, что я едва расслышала, спросил он.

— Охотиться.

— Это с ней-то? — Речь обо мне, поняла я.

Георгис молчал. Лукас сказал:

— Захочешь — расскажешь.

Послышались прощания и звук удаляющихся шагов.

Кусочек неба над горой порозовел, дело шло к закату. Я надела свободное черное платье до колен. И распустила мокрые волосы по плечам.

В дверь постучали.

— Что читаете? — спросил Георгис, стоя в дверях.

— Ничего, у меня и книги-то с собой нет.

— Вы очень деликатны, — улыбнулся он.

— Спасибо. Еще я невольно подслушала ваш разговор с братом, его последнюю часть. Похоже, Лукас не очень-то поверил, что со мной можно пойти на охоту?

— Ну, он же не знает, какой у вас хук правой.

Я засмеялась.

— Пойдемте ужинать, — позвал он.

Вся кухня была заставлена пакетами и мисками, перекочевавшими сюда из таверны Лукаса. Их принесла Катерина. В качестве обеденного стола Георгис выдвинул на середину низкий столик, перед которым мы уселись прямо на полу. Все принесенное на него не поместилось, часть пришлось убрать в холодильник.

— Даже не знаю, как благодарить Лукаса и Катерину, — сказала я, кусая хрустящий бок дакоса 43 43 Дакос — критская закуска: на размоченный в воде и оливковом масле сухарь кладут тертый помидор, сыр и все это посыпают орегано. .

— У вас будет такая возможность. Завтра у брата именины. Вы не против пойти? Это вечером. Мы уже вернемся из Арадены. А послезавтра утром уедем в Аликианос на старом пикапе крестного. С тех пор как Лукас подарил ему новый, этим он почти не пользуется, так и стоит тут в гараже.

— Звучит чудесно… Вот только подарка у меня нет.

— Ничего, у меня есть. Правда, я не думал, что удастся подарить его день в день.

— Что за подарок, если не секрет?

Георгис поднялся в свою комнату, вернувшись, положил передо мной критский нож — с широким лезвием и узкой костяной рукояткой. Нож носил следы аккуратной реставрации. По блестящей стали вилась выгравированная надпись:

— Какой старый! Сколько ему лет?

— Его носил еще дед Луки. Семейное предание утверждает, что сделали его во время восстания 1821 года 44 44 Восстание критян против турецкой оккупации. . Надпись, конечно, позже.

Он принес с дивана две большие подушки и бросил их рядом со столом. На одной свернулась я, на другой растянулся на спине, закинув руки за голову, Георгис.

— Расскажите про свое детство. Наверное, оно было… вольным? — спросила я.

— Вольным… по сравнению с детством городских детей. У крестного была таверна, и работали в ней все — от мала до велика. В 70-х туристы как раз начали активно осваивать Сфакью. Мы с братом ловили рыбу, обслуживали посетителей. И учились. Хотя это больше ко мне относилось.

— Почему?

— Ну, с Лукой все было ясно: он продолжит дело отца, унаследует таверну. Я же был сыном священника и, будь родители живы, получил бы иное воспитание. Крестный старался не нарушить этого положения дел и дать мне неплохое, по здешним меркам, образование. Это заключалось в том, что, когда Луку отпускали играть с приятелями, меня заставляли зубрить задания, — засмеялся он.

Мы помолчали.

— Сколько вам было, когда погибли родители? — осторожно спросила я.