Вера Миносская - Хранители

Здешние городки вспенены рыже-зелеными кронами апельсиновых рощ. За городом плантации дисциплинированны — смирно стоят рядами вдоль дорог, но, проникая на улицы, хаотично мешают строй, подступают к домам и над оградами обнимаются с тянущимися к ним с участков лимонами. Цитрусовое буйство разбавлено вековыми платанами. Приземистые византийские церквушки укрылись под ними на обочинах, точно боровики.

Свернув с улочки в апельсиновый сад, мы вышли к лужайке, со всех сторон попираемой плодовыми деревьями. От замка остался маленький пятачок разрушенных стен с бурьяном внутри.

В своем нынешнем виде развалины замка Да Молинов отталкивали и пугали. С каменной кладки во все стороны топорщился косматый кустарник, навевая ассоциации с чем-то ведьминским, нечеловеческим. И в фантазии писателя, и в реальности, описанной Софией, это место служило ареной страшных событий. Правда и вымысел, прочно сросшиеся меж собой на Крите, иногда свидетельствуют об одном и том же. Предатель везде оказывается предателем. И кровь, пролившаяся из-за него, питает одну и ту же землю.

Георгис разобрал каменную пирамидку под проемом окна. На крышке железного пенала извивался червяк. Стряхнув его, он передал мне записку.

Я перевела:

«Дорогой Иван!

Тайник находится возле церкви Святого Антония в ущелье Агиофарагго. Если стоять лицом к дверям, по правую руку, у самого угла, увидишь белый камень. Возьми с собой небольшую лопату или кирку — поддень его. Под ним будет сложенный из камней саркофаг с углублением в виде креста посередине.

Церковь Святого Антония очень древняя. Когда-то на ее месте была скальная церквушка, где первые христиане острова тайно справляли обряды. Хотелось бы знать, кто и когда устроил этот тайник для Евангелия.

Однако уже темнеет… У меня дурные предчувствия здесь. Еще недавно я сидел на теплых камнях возрождающейся Арадены, вспоминал и улыбался. А теперь сердце сжимает тоска. Возможно, место такое. Страшное. Крит — это поцелуй прошлого и настоящего. Иногда он горький.

Обнимаю тебя, мой мальчик».

Пока мой мальчик не пришел, я позвонила из отеля брату и выяснила, что у них все в порядке.

На следующий день мы включили телефоны. И почти сразу у Георгиса зазвонил мобильный. Он слушал. Лицо его как-то затвердело. Нажал отбой. Взял меня за плечи. Сказал.

И я потеряла сознание.

Не знаю, сколько раз я приходила в себя и снова проваливалась в темноту. От мысли, что Ивана больше нет.

Из того дня помню только лицо Георгиса, врача, делающего мне укол в вену, и опять темноту.

Само сознание было болью.

Когда я очнулась, Георгис присел на кровать и, нагнувшись, сказал:

— Послушай. На похоронах может быть опасно. Их еще не поймали… Это даже лучше, ты будешь помнить его живым.

Я резко села, стало не хватать воздуха:

— Нет! Пожалуйста! Поедем, я должна!

И почти задохнулась, растопырив пальцы от недостатка кислорода на манер куриной лапы.

— Хорошо… хорошо. — Георгис уложил меня обратно, протянул таблетку, и, когда меня уже одолевало серое забытье, я слышала, как он о чем-то говорит по телефону.

Утром Георгис положил рядом мой рюкзак и мягко сказал:

— Переоденься. Пора…

Я чувствовала себя лягушкой, прыгающей в пасть удава.

Я должна была одеться в черное.

На самом дне рюкзака, под одеждой, пахнущей ветром и солью, притаились черные юбка и водолазка. Те, что я примеряла перед зеркалом, собираясь к митрополиту, и Ваня еще шутил. Нет. Стоп. Иначе начну визжать.

Когда я вышла из ванной, Георгис протянул мне чашку с остро пахнущей жидкостью. Кажется, ее выписал врач.

И мы поехали.

Капли сильно затуманивали разум. Мелькали за окном расплывшиеся силуэты деревьев, а в памяти — обмылки фраз Георгиса, сказанные вчера. Что Иван с Машей узнали, кто стоит за убийством настоятеля, и Маша написала заявление в полицию. Что на двоих предполагаемых душегубов, виденных нами возле ущелья, составлены фотороботы. А после гибели Ивана их объявили в розыск на Крите.

Застрелили Ивана в сердце. Ночью возле его дома.

На этом месте все влитое-вколотое в меня дало сбой. Я завизжала. Или закричала. Помню только толчок от резко съехавшей на обочину машины. И что меня сильно сдавило. Ни плечами, ни подбородком пошевелить я не могла. Голос повторял слова, осознанные не сразу:

— Вера, смотри на меня!

Я посмотрела.

— Молодец. Открой рот.

Я открыла.

— Теперь глотай.

Я проглотила таблетку.

Через какое-то время я вздохнула. Руки перестали сдавливать меня, я откинулась на спинку сиденья, и за окном снова замелькали деревья.

— Зачем он поехал домой… вы же ему говорили. Не слушает… никогда не слушает! Это я сглазила, когда сказала Маркосу, что мы едем на похороны. Вот и едем, — бормотала я чуть онемевшими от лекарств губами, не сразу отдавая себе отчет, что говорю по-русски.

Еще один раз я упала в обморок в церкви — когда прощалась с Иваном. Он лежал в синей рубашке. Той, что была на нем, когда мы до полуночи стояли на террасе отеля «У самого моря», обмывая нашу воплощенную детскую мечту.

Милосердный инстинкт самосохранения почти начисто стер этот день из памяти. Помню только белое как мел лицо Розы Михайловны. Ей периодически становилось плохо. Кажется, о чем-то она меня спрашивала и что-то я ей отвечала. Помню плачущих Михалиса и Манолиса. Помню полицейских поблизости от нас с Георгисом, с которыми он часто переговаривался.

Пока не кончилась служба и потом на кладбище я сосредоточилась на одной мысли: больше в обморок падать нельзя. Неудобно перед собравшимися. Сколько им меня ловить? Потому ничего я не слушала и ни на что не смотрела. Просто старалась дышать.

В обратный путь тронулись, когда смеркалось. Припустился мелкий дождь.

— Куда едем? — бездумно спросила я. В общем-то мне было все равно.

— В отель. Тут недалеко, — Георгис глянул в зеркало и осекся.

Сзади была только одна легковушка. Подрагивающий в мутной измороси свет фар быстро приближался. По корпусу нашей машины словно чиркнул камень. Шины взвизгнули, пикап прыгнул вперед, одновременно Георгис резко и больно рванул меня к своим коленям так, что лбом я стукнулась о приборную доску. Сам откинулся и сполз по сиденью. Затормозив, скомандовал:

— Катись в кусты! Лежи!

Поскольку я не двигалась, он щелкнул фиксатором ремня безопасности и вытолкнул меня из машины. И я покатилась. Хотя откоса, как и кустов, не было. Что-то низкорослое обдирало и перекатывало тело меж колючих ладоней.

Кое-как раздвинув саднящими руками ветки, обнаружила метрах в пяти от себя наш пикап. Передними колесами он съехал на обочину, правая задняя шина расплющилась по асфальту. Двери распахнуты. Рявкнуло вспышкой, и дорожный фонарь между ним и мной посыпался стеклом. Стало темно.