Анна Акимова - Змеиная верность

Между тем в последние дни Саша зачастил в их лабораторию, смотрел на Лизу тревожными глазами. Понятно, Федька рассказал ему, что Лиза чуть не утонула, и он беспокоился. Но с разговорами не лез, не решался. И Лиза с ним не заговаривала. Не до него ей было, не до него…

Один раз, правда, у Лизы мелькнула мысль рассказать все Саше и попросить его помощи. Ему она могла бы довериться. Но Лиза эту мысль тут же прогнала. Нечестно было, пользуясь хорошим отношением к ней Саши, втягивать его в темную историю. И еще… вдруг он ей не поверит, посчитает дурой и паникершей? Почему-то упасть именно в Сашиных глазах ей особенно не хотелось…

С понедельника к работе приступила новая лаборантка. Та самая, которую рекомендовал Петраков. Она наконец устроила ребенка в детский сад. Приятная молодая женщина по имени Жанна понравилась всем. Особенно рада была Диночка. Ей не грозило теперь одинокое прозябание в лаборантской, где еще витал дух Ленки Кашеваровой.

Больше никаких перемен не было. Все шло как обычно. Те же люди, те же стены. Но для Лизы все изменилось. Как будто кто-то вручил ей «черную метку» и включил обратный отсчет. Она чувствовала, как утекает время, но по-прежнему не знала, что делать…

Видимо, деревенская травница баба Саша все-таки была права, все-таки имелась у Лизы некая особая чувствительность. Потому что она начала ощущать… взгляд .

Как только Лиза приходила на работу, возникало это тягостное чувство чужого враждебного присутствия за спиной. Как бывает в детстве, когда наслушаешься страшных историй и кажется, что сзади за волосы трогает «черная рука».

Ощущение было физически отчетливо. Она прямо чувствовала, как взгляд ползал по спине, как виденный в кино красный зайчик лазерного прицела.

Взгляд толкал ее в спину, когда она надевала «виварский» халат, чтобы идти в виварий. И, стоя у клеток, осматривая и взвешивая мышей, Лиза поминутно вздрагивала и оглядывалась.

Взгляд сторожил ее, когда она вынимала пробы из термостата, когда ставила пробирки в центрифугу, когда нажимала на кнопки приборов, когда сидела у компьютера.

Взгляд провожал ее, когда она уходила из института и шла с Людмилой по бульвару.

Даже когда она оказывалась в своей комнате в общаге, на ней как будто оставался след, как намалеванный несмываемой краской крест мишени.

Лиза просила Людмилу поприсматриваться, но та ничего необычного не заметила и стала поглядывать на Лизу с жалостью, как на больную. Лиза уж и сама думала: уж не больна ли она? Паранойей?

Несколько раз она пробовала резко оглянуться. Засечь ничего и никого не удалось ни разу. Зато странности ее поведения стали бросаться в глаза окружающим. Федька Макин спрашивал громким шепотом, округляя глаза в деланом испуге:

– У тебя че, Лизавета, родимчик?

И громко говорил в пространство:

– Психов развелось в институте, страсть! Мы ими скоро всю Пихтовку завалим…

Ну, псих она или не псих, это еще вопрос, но вот нервы сдавали капитально. Руки порой тряслись, как у старой бабки, а краешек правого века временами принимался мелко трепетать от тика. Лиза чувствовала, что вот-вот сорвется.

И она сорвалась… Когда выпустила из дрогнувших рук огромный штатив с пробирками и погубила результат недельной работы, с ней случилась натуральная истерика. Лиза сидела на корточках над лужей реактивов, в которой мокли осколки пробирок, и рыдала навзрыд. Впервые в жизни она ревела на людях и не могла остановиться.

Вокруг нее суетились сослуживцы. Зоя Евгеньевна капала в стакан вонючие капли из пузырька, Людмила вопила: «Лизочек! Лизочек!» и тыкала Лизе в нос вату с нашатырем. Федька Макин и Николашин силой подняли Лизу и усадили на стул. Даже Петраков прибежал на шум из кабинета и гудел: «Лиза, Лиза, ну что за ерунда!»

Лиза тряслась и не могла остановиться, хотя было очень стыдно. И только одна мысль помогла ей собраться. Мысль о том, что кто-то из стоящих вокруг людей наблюдает за ней сейчас с радостью…

Она закусила губу, мгновенно смолкла, встала и, ни на кого не глядя, направилась к раковине. Открыла холодную воду, сунула лицо прямо под струю, а потом вытерлась полотенцем и молча пошла помогать Людмиле убирать лужу и осколки.

Так прошла неделя, наступила другая, и Лиза начала… привыкать. Успокаиваться… Она уже не так напряженно приглядывалась и прислушивалась, не ждала каждую секунду удара из-за угла. Даже взгляд притаился, почти исчез, отпустил ее и только изредка легкой льдинкой скользил по позвоночнику. Словно невидимый некто, посмеиваясь, напоминал: «я зде-е-сь…» Лиза как будто слышала этот тихий смешок. Но и все…

Может быть, убийца успокоился, думала Лиза, понял, что она ничего про него не знает, и махнул на нее рукой? Может, напрасно она так боялась? Может быть, все кончилось? И только вспоминая кошмар Песчаного озера, она понимала: нет, не кончилось. И кончиться не может. Просто еще не пришло время. А когда оно придет, знает только он, ее враг.

Петраков торопил Лизу со статьей, и ей пришлось субботу и воскресенье, не разгибаясь, просидеть над рукописью. В понедельник она отдала шефу черновой вариант, во вторник он вернул его с поправками, и в среду она целый день горбилась за компьютером, доводя статью до ума.

А в четверг неожиданно заболела Людмила…

Еще утром она была обычной, веселой. Ежедневные походы в «Санта-Клаус» сильно поднимали ей настроение. Она с энтузиазмом уговаривала Лизу сбегать в субботу на дискотеку. Лиза была не против. Статья почти закончена, осталось только отпечатать чистовой вариант, оформить документы и отправить рукопись в редакцию журнала. До субботы она по-любому это успеет. И надо отметить окончание этого трудного дела, хоть немного отвлечься.

На работе Людмила тоже пребывала в отличном настроении, напевала, возясь с пробирками. Ближе к обеду пришел Петраков и увел ее к себе в кабинет, попросив, «не в службу, а в дружбу», понабирать на компьютере табличные данные в его диссертацию. Сам он должен был присутствовать на совещании у директора, а сроки поджимали.

Осчастливленная Людмила два часа корпела у компьютера. В обеденный перерыв Лиза с трудом оторвала ее от работы и утащила обедать. Однако сегодня обед Людмилу совершенно не интересовал. Она так спешила вернуться обратно, к компьютеру, к драгоценной «Пашечкиной» диссертации, что они даже не пошли в «Санта-Клаус», а зарулили в ближайшую «рыгаловку», столовую Политеха, где не были с самых студенческих времен. Сюда они обычно бегали обедать, когда занимались в биокорпусе, потому что оттуда было ближе до Политеха, чем до главного корпуса Универа, где располагалась их родная «тошниловка».

В «рыгаловке» ничего не изменилось с их студенческих времен. Те же маленькие зарешеченные окна под потолком, резкий люминесцентный свет, кафельные стены и пол, вызывающие неаппетитные ассоциации с туалетом. Неаппетитные запахи эти ассоциации подкрепляли. Даже «на первых блюдах» стояла та же самая раздатчица Тамара, из-за которой Лиза никогда не ела супов. Тамара всегда держала тарелку так, что ее большой палец с не очень чистым ногтем купался в супе. Словом, это было «не Рио-де-Жанейро»…