Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

Ано проснулась злая. Над ней стояла больничная медсестра со спеленутым, как толма, младенцем на руках и тыкала в плечо:

– Ано, а, Ано? Ты кормить-то ребенка не собираешься напоследок?

Ано села в постели, и все в палате насторожились: уж как ни заняты были роженицы воркотней над своими причмокивающими красномордиками, а такое пропустить было нельзя! Ано спустила с плеча подаренную покупателями дорогую ночнушку, равнодушно взяла ребенка в руки, приложила к груди. Тот жадно раскрыл пухлый ротик, пораззевал его во все стороны, нашел сосок, цепко схватил и заурчал, как щенок их дворовой собаки. Ано уставилась в окно: ее научили, что нельзя наблюдать за ним, сосущим твое молоко. Иначе трудно будет расстаться. Глаза суровой медсестры наполнились слезами, она молча отвернулась к аудитории обомлевших мам и развела руками. Те в ответ дружно захлюпали носами.

– Идите к черту, – думала Ано с каменным лицом, – еще не хватало реветь тут с вами, курицы-наседки…

За окном роддома разворачивался яркий день ереванского лета. Внизу покрикивали, вызывая к окну жен, счастливые папаши, им вторила радостная родня, и роженицы ковыляли с младенцами в руках к окну, выставляя для демонстрации свое счастливое обретение. Ано сидела, кормила напоследок сына, смотрела на тумбочку, где красовался дорогой букет от его будущих родителей, и прикидывала:

– А сколько они могут стоить, эти роскошные цветы? Да уж в тыщу раз дороже полевых. Разве ж они мертвые? Вон, какие красивые: из самой Голландии, говорят. И дорогие, конечно. Такой и я буду. С моей-то красотой, деньгами и обретенным опытом. А что? Подыщу садовника и буду его прекрасным дорогим цветком.

1995 г., лето

Спина болела, как после прополки огорода. И ноги гудели – будь здоров.

– Всё, девочки. Пошли посидим в тенечке, – скомандовала груженная, как ломовик, Рипсимэ, и трио шоп-туристок направилось со своими разноцветными баулами к столику уличного кафе. Баулы легли под стол, как флаг родной страны: красный, синий, абрикосовый, и женщины бдительно обхватили их лодыжками, чтобы, не дай Бог, не украли. Потом потыкали в меню с картинками блюд, заказали то, что и сами дома готовят, но здесь – с мудреными названиями, и, конечно, «колу»!

– Слушай, а какая в Стамбуле кола дорогая, а? – удивлялась Гаянэ, – не то что в таможне.

– Так здесь в ее цену входит бесплатный туалет в кафе – не то, что тамошний срам, – смеялась Рипсимэ, – как вспомню, чего мы натерпелись, пока автобус остановился, – мороз по коже.

За соседний столик уселись два американских старичка в пестрых «бермудах» на цыплячьих ножках и пара их бабулек. Одна была в розовых шортах, другая – в белых.

– Ну, у этих иностранцев совести нет ни грамма, – возмутилась Гаянэ и смерила старушек осуждающим взглядом, – ты на их возраст посмотри – и на их трусы!

– Это шорты, – улыбнулась свысока просвещенная Ано, – их сейчас весь мир носит!

– Но не в этом же возрасте! – не унималась Гаянэ.

– Да в любом! – смеялась Ано, – ведь это очень удобно!

– А что, купим отцу с матерью такие, раз удобно? – развеселилась и Рипсимэ.

– Купи, купи, ты, я вижу, среди турок европейской мадам решила стать. Вот и получишь этими трусами от родителей по башке, – гнула моральную линию Гаянэ.

– Нет, ты представь, мать утром выходит курам корм задать, а на ней шорты. Соседи умрут! – представила Рипсимэ, и женщины покатились со смеху.

Такие вот веселые и расслабившиеся от еды они и направились в свою дешевую гостиницу, где побросали баулы посреди комнаты и распластались на кроватях, чтобы через час начать новый поход по лавкам.

– Я немного подремлю, а через полчаса ты меня подними, Гаян джан, – попросила Рипсимэ, – расходы запишем, чтобы потом не забыть.

– Да и товар надо заново пересчитать, – откликнулась Гаянэ, – не понравился мне этот последний торговец.

– Ах, Сако джан, как ты эту брюзгу терпишь? – воззвала Рипсимэ к виртуальному образу мужа сестры. – Ну что ты, Гаян, ко всем цепляешься? – переключилась она уже на саму сестру, – ну чем тебе не глянулся торговец блузками? Он-то не в шортах был! Маленький такой, лапки как у паучка, услужливый. Даже лапать не пытался – не то что тот торговец трусами. Ох, тот, сволочь, на тебя, Ан джан, глаз положил! Еще бы раз задел тебя – я бы ему мерседесы на голову-то натянула! А этот – простой тихоня, – завершила она, сладко зевнув.

– Не знаю, Рипсик, не знаю. Скользкий он какой-то… – ответила сонная Гаянэ.

– Он и мне не понравился, глазки всё бегали, – подала голос и Ано, но сестры уже спали.

В дверь громко постучали. Ано прошлепала с кровати босиком и открыла дверь. За дверью толпились незнакомые люди и трое полицейских.

– Onlar! [65] Они! (тур.) – завопил кто-то из-за спины полицейского, и вперед протиснулся плюгавый торговец блузками. Полицейские по-хозяйски вошли в комнату, за ними засеменили остальные, а ошарашенные женщины уставились на всех, как на приснившийся кошмар.

Полицейские заговорили с торговцем, тот стал тыкать пальцем в сваленные посреди комнаты баулы и что-то лопотать. Молодой полицейский удобно уселся за маленький стол гостиничного номера, достал бумаги и принялся что-то записывать.

– Протокол! – смекнула Ано.

Потом тот, что постарше званием, шагнул к баулам, открыл молнию на красном, вытряхнул содержимое, и на пол в числе скрипучих упаковок разноцветного тряпья выпал пухлый черный кошель.

– Benim зantam! [66] Моя сумка! (тур.) – завопил плюгавый, и полицейский, презрительно глядя в глаза охающим и крестящимся сестрам, вынул из кошелька пачку турецких денег.

– Yuz цtuz yedi bin, [67] 000 (тур.) – разорялся торговец, – benim param [68] Мои деньги! (тур.) ! – и полицейский принялся медленно пересчитывать их со знанием дела, а осмелевшие понятые в такт качать осуждающими головами.

– Эс шарен саркел, чистый поклеп, – заговорила обретшая голос Рипсимэ, – чистый поклеп… Господи Боже мой, Господи Боже мой… Ты им не верь, Ано, не верь, доченька.

– И нас с тобой ни за что опозорят, и невинную девушку, – откликнулась Гаянэ. – До брата дойдет – он нам покажет Турцию…

– Да уж показывают – куда больше? – ответила Рипсимэ.

1995 г., лето

– А девочку зачем трогаете? Она – всего-навсего переводчица, – возвысила голос Гаянэ, – ее оставьте. И полицейский неожиданно согласился:

– Tamam. [69] Ладно (тур.)

– Позвони Сако и Хачику, доченька, – только и успела шепнуть Рипсимэ, когда ее с сестрой выводили из номера полицейские, – пусть деньги одолжат, приезжают. Скажи, пусть сами решают, рассказывать брату про этот бесстыжий поклеп или нет. Родителям – ни слова, они не переживут позора…