Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

Ано молча сидела, прикрыв глаза ладошкой, большой палец которой проверенно упирался в правую бровь, а указательный – в левую. Потом она резко опустила руку, и растроганные торговки увидели крупную слезу, катящуюся по девичьей щеке.

– А вы и вправду святые, – сказала Ано. – Какие же вы добрые женщины! Мои покойные родители видят все это с небес, и вам это обязательно зачтется.

1990 г., лето

Деда своего Ано любила, но стереглась. Сидит вроде отрешенно в тени старого абрикосового дерева напротив ульев, не замечает, как она давит каблуком сандалей присевшую на землю пчелу. А потом взглянет не по-старчески пронзительно огромными глазищами и скажет:

– Разве ты ей жизнь дала, что теперь отнимаешь? О-о-оф, гитем воч, ай ворди, кезниц инч кли [51] О-о-ох, и не знаю, дитя, что из тебя выйдет (лорийский диалект арм. яз.) .

Ано и сама не знала. Но мечтала. Когда летом наезжали дачники – ереванские и тбилисские фифочки со своими отпрысками-воображалами, Ано мысленно примеривала на себя их наряды. И примеривала их жизни, которыми те хвастали. А они смотрели свысока, смеялись над ее выговором, и мамы говорили друг дружке:

– Ну и красивые они здесь! Ты посмотри, Ида, какая у них кожа, какие глаза, какие брови.

– Это все от воздуха, Эля. Подышали бы мы им с детства, еще и не такими стали бы, да? А так у нас не кожа, а облицовка из тяжелых металлов. Да кому нужна здесь эта их красота? Коровам?

Ано обидчиво опускала глазищи долу и думала:

– А и вправду кому? Да с таким заезженным именем и вправду только коровам и можно представляться… И имена – Боже, какие же у них красивые имена – как в кино! Ну почему ее олухи-родители не догадались назвать ее так – Элей? Или Идой? Ведь это всего лишь вторая половинка ее имени? Деревенские простофили – вот кто ее родители. И эгоисты, раз не озаботились хотя бы придумать своему ребенку красивое имя.

Когда Ано по примеру дачников нарвала в поле цветов и принесла домой букет, дед удивился:

– Ты зачем траву в дом несешь, а не в хлев?

– Это не трава, а цветы, – ответила Ано свысока и продефилировала в гостиную – поставить в кувшин.

– Это были цветы, пока они росли себе у себя на лугу, – зарокотал не поленившийся прийти вслед за ней дед, – теперь это просто трава. Вода в вазе почувствует смерть и через два дня завоняет. А еще через пять, сколько воду ни меняй, ты и сама заметишь эту смерть. Это уже не цветы. Срок у них – семь дней, запомни.

Из-за неплотно пригнанной портьеры в комнату залетела пчела. Зажужжала вертоллтом по всем углам, опустилась на плохо вытертую клеенку стола, принялась за работу.

– Вот, видишь? Пчела-то брезгует цветочной мертвечиной! – обрадовался подсказке дед. – А ведь в поле не пропустила бы! Иди, иди, моя красавица, – обратившись уже к пчеле, сказал: – Нечего тебе тут делать, лети к себе!

И, ловко поддев газетой, выпустил в окно.

Пасека деда была – курам насмех. Шесть ульев, которые раз в три-четыре года пустели из-за дустовых налетов сельскохозяйственной авиации. Но дед целеустремленно заводил новые пчелиные семьи, утеплял домики изнутри шерстяным тряпьем, подкармливал пчелиный народ сахаром. Когда наступали первые тёплые денёчки, перетаскивал, кряхтя, свою пчелиную деревеньку в сад и возился с ее населением, как с родными детками. А в жаркое лето и вовсе увозил в горы, как в пионерлагерь.

Помогал деду инвалид Амбо, что лишился ноги в армии на учениях, под гусеницей бронемашины. Детей было у Амбо семеро, все шустрые, работящие, незлобивые, и дед любовался на их семейную слаженность. И подначивал отца Ано:

– Вон, Амбо с одной-то ногой семерых сыновей настрочил, а ты при целых двух – только одну дочку.

– Ногами бы детей делали – у коров бы по четыре теленка рождалось, – вяло отругивался отец, – у самого-то зачем всего трое?

– Э, Бог видит горную вершину – снег кладет. Узрел, видимо, Господь родительский талант Амбо, вот и наградил. А я, значит, не заслужил: предгорье я, а не вершина. А ты и вовсе низменность… О-о-оф, гитем воч [52] О-о-ох, уж и не знаю… (арм.) … Жалко такое семя терять: и бойцы были хорошие у нас в роду, и певцы, и купцы. Если бы не племянники мои, кончился бы род Мардукянов. Храни их Бог, охт вордов сехан нстен [53] Да будут садиться за стол с семью сыновьями! (арм) – общепринятое благословение, адресованное молодым семьям. .

Отец умер тихо, когда Ано ходила в шестой класс и на неё уже заглядывались деревенские парни. Пошел на работу в сельсовет, а оттуда через пару часов заявилась делегация с пасмурными лицами и, начав издалека, сообщила о его смерти от инсульта. Уж мать устроила представление с обмороками, костенеющими руками! А когда после всех хлопот, связанных с похоронами, поминками, седьмым днем поминовения и сороковинами, остались одни, без свидетелей, принялась его поносить, недотепу, что, будучи совхозным бухгалтером, ни копейки заначки не оставил. Дед попытался урезонить, Ано встала на сторону матери, и дед сплюнул:

– У мула спросили: «Кто твой отец?» Он ответил: «Моя мать – лошадь».

Дед умер незаметно всего-то через несколько месяцев. Сидел под своим абрикосовым деревом, читал газету, да так в очках и замер на скамейке. Тетки учительствовали в райцентре. Приехали, поголосили на похоронах и по отцу, и по недавно утерянному брату, утирали слезы из-под очков. Ано равнодушно смотрела на них, таких похожих на нее, но грудастых, толстых и уродливо одетых в траур, и думала:

– Неужели и я стану такой? Ну уж нет, спаси-бочки.

1995 г., лето

Это было не оформление таможенных деклараций, а праздник! На буфетной стойке были выстроены бутылки с фантой и колой, и платить за них нужно было такие смешные деньги, что у торговок и мелочи-то такой не было в валюте. Пока они тряслись в автобусе по жарким дорогам Армении и Грузии, все успели наесться хлеба с соленым сыром и терпкой зеленью, так что пить хотелось нестерпимо. И вот нате вам – шипучий рай не отходя от кассы таможни, где следует оплатить визу на въезд в Турцию. Рипсимэ прикупила в дорогу еще и три большие пластиковые бутыли с ядовито-оранжевым пойлом.

– Эфенди [54] Господин (арм.) , – послышался звонкий голос Риммы, руководительницы группы, – женщины спрашивают, а где у вас тут туалет?

– Йок [55] Нету (арм.) , – осклабился служащий таможни, – вот как выедете, через десять минут ходу как раз будет туалет для армянских ханум [56] Госпожа (арм.) .

– Вот это да, – подумала Ано, успевшая в темпе выдуть поллитровую бутылку, – да они совсем дебилы! Буфет-то построить позаботились, а того, что нужно после него, – нету! Ну, дебилы…