Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

– Браво, – сказал стоявший в изголовье Осман, – такого великолепного человеческого материала у меня давно не было! Можно переходить к профессиональному обучению.

– А где моя премия? – последовал вопрос, и Осман открыл свой волшебный сундучок марки «кейс», с удовольствием отсчитал двадцать стодолларовых банкнот и раскрыл их веером, как игральные карты:

– Это тебе за рвение, Ида ханум. Впредь мы так тебя будем называть.

1995 г., лето

Абрикосовое дерево деда было во сне даже красивей, чем в жизни. Здоровенный ствол симметрично разветвлялся скрытыми яркой листвой ветвями, которые образовывали идеальную полуокружность кроны. Ветви, что справа, искрили солнечными лучами. Те, что слева, утопали в тени. От дворового открытого очага шел дед – красивый, с длинными белоснежными волосами до плеч, хотя стриг их всегда ежиком. На нем была белая выходная сорочка, а брюки, как обычно, заправлены в сапоги. Дед подошел к дереву, взял крепкий ореховый посох, что стоял некогда у входа в хлев, и изо всех сил размахнулся. Сперва он ударил по краю затененных ветвей, и Ано удержалась. Потом набрал воздух в легкие и изо всех сил бабахнул по тем, что повыше. Но Ано и тут сумела крепко уцепиться. Дед колотил, колотил, но напрасно.

Он обессиленно сел в изножье ствола и схватился за голову.

– Оффф, гитем воч, инч анем [83] Не знаю, что и делать (арм.) … Ано, ай Ано, что же ты наделала? Что ты с нашим деревом наделала? Вай мез [84] Горе нам (арм.) , вай мез… Ты же, сидя на ветке, корень точишь. Вай мез… Что с корнем делает, тварь проклятая, а? Что с корнем творит, а? – обратился он к кому-то сбоку, невидимому. – У нас, у Мардукянов, теперь одни калеки и сироты будут рождаться! Вай мез…

И, прислушавшись к совету того, кто был невидим и неслышим, легко встал, подошел к очагу и поджег аккуратно сложенные полешки. Языки пламени взмыли круто вверх, дошли до солнца. Потом осели, и из очага заструился тонкий фиолетовый дым. Он уходил все выше в самое небо, и распространял вокруг нежный запах жасмина. Абрикосовое дерево стало медленно разворачиваться, как гимнасты делают сальто. И вот уже оно стояло, упершись все такой же полукруглой кроной в землю и не придавив ни листочка. А древние заскорузлые корни устремились вверх, как антенны неведомой связи.

Дед взялся за посох поудобней и нанес сокрушительный удар по ветке, на которой притаилась Ано. Ветка устояла, но Ано не выдержала, спрыгнула и опрометью бросилась за дом.

– Пошло дерево к Богу жаловаться на топор, а Бог сказал: «Рукоятка-то у топора – деревянная», – махнул рукой дед и крикнул вдогонку так, что первые слова отозвались эхом:

– Ты – моя кровь, дитя моего сына…

– Ты моя кровь… ты – моя кровь… – повторило эхо.

– Значит, это мои грехи сотворили тебя такую, – убеждённо продолжил дед и эхо подхватило:

– Такую, такую…

Дед встал, обернувшись лицом к дереву и разведя руки:

– Дерево предков, вся моя живая и неживая родня, вот стою я перед вами с повинной головой. Простите меня, дурака. Уж я от дерева больше не отойду ни на шаг, буду оберегать и охранять его, как вы оберегали и охраняли… Племянники и племянницы мои молодые и пожилые, дочки мои одинокие, вся моя живая родня! Спешите делать добро, чтобы не иссяк наш корень. Питайте нас живой энергией своих добрых дел, будьте счастливы и делайте счастливыми всех вокруг, чтобы не иссякли у нас здесь силы, чтобы хватило их помогать вам в трудную минуту. Спешите, родные мои, спешите каждый день.

1995 г., лето

Рано утром ее поднял горилла Османа. В номере пахло очистителем воздуха и марихуаной. Она послушно выпила протянутый стакан с алкозельцером и прошлепала в душ. Зубы почистила, стоя под душем и не выпуская из поля зрения висящую на крючке одежду с припрятанными деньгами. Ага, там у нее целая прорва американских денег, а зовут ее отныне Ида. Как ту кривляку-дачницу. Фиг у нее есть пять тысяч в трусах, у задавалы проклятой! Ну, я теперь им покажу – всем покажу! Сняв одежду с крючка, с отвращением заметила на ней пятна рвоты и прошлепала обратно, мокрая и голая, к перекочевавшим в этот номер баулам.

– Allah, Аllah [85] Здесь – «Надо же» (тур.). , – только и выговорил горилла, глядя, как она нагишом склонилась над баулами, поворошила в них, выбрала блузку, юбку, лифчик и трусы и тут же, при нем, натянула на себя. Вернулась в ванную. Конверт с деньгами передислоцировался из вчерашних трусов в новые, но, прибавив в объеме, стал рельефно проступать сквозь одежду. Тогда она выпустила полы блузки, но и это не помогло. Ну что ж, не дразнить же гориллу по новой. Равномерно разделив свои заслуженные пять тысяч баксов на три пачки, она завернула их во вчерашние трусы и заткнула за новые. Теперь был полный порядок!

В 8:00 они были уже на аэродроме с маленькими самолетами, где Осман Бей со своим гадючим кейсом молча улыбнулся ее округлившейся талии и поднялся следом за ней по трапу самолета.

Их было только двое на борту, если не считать горилл, и она удобно устроилась в двух креслах и поспала полчаса или час. Проснувшись, удивилась виду за иллюминатором: иссиня-зеленые горы были в точности как у нее на родине, в Лори. Ну и черт с ней, с этой родиной! Что она ей дала, сделала хорошего? И вообще черт с ней, со всей той страной, населенной грозными ментами и наивными идиотками, что корчат из себя ушлых предпринимательниц типа Рипсимэ или партийных активисток – типа Ануш. И ведь дохнут они, дохнут где попало: в тюрьме, в чужой стране и черт его знает где.

– Отдохнула? – спросил Осман. – Теперь давай сюда, на первый урок.

Ида подсела к столику, за которым Осман Бей пил свой любимый чай из пузатого стаканчика, а под рукой лежали блюдце с колотым сахаром, стопка бумаги и золоченая шариковая ручка.

– Где ты живешь, Ида-ханум? – спросил он и взялся за ручку.

Ни фига себе! Считай – нигде. Конюшня Мамы Розы разбомблена, а тюрьму местом жительства благо не назовешь. Надо опять выкручиваться.

– В Эребунинском массиве, – туманно ответила она, имея в виду адрес Мамы Розы.

– Назови свой точный адрес.

– Девятая улица, дом двенадцать дробь семь, квартира один.

Осман застрочил по бумаге.

– Сколько этажей в здании?

– Девять.

– Сколько квартир на этажах?

– На первом этаже только две, на остальных по четыре.

– Кто еще живет на первом этаже? Имя, фамилия, занятие?

– Хромая старушка, Нвард, семечки продает.

– Фамилия?

Ида не помнила. Но вдруг в памяти возникла крошечная табличка на двери, и она обрадовалась, как на настоящем уроке:

– Арзуманян!

– Одна живет?