Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

Автор гениального замысла был препровожден в камеру без особых нежностей. Дядя Вова поусмехался себе под нос и записал в настольный календарь: «Освободить С-ра Анджелло в 16:00».

Но лето! Благословенное ереванское лето, которое врывается в окна пенсионеров и влюбленных, разносчиков мороженого и милицейских начальников и ворошит руками утреннего ветерка свисающие со стула детские распашонки и лифчики, бумажные салфетки и записки на столах. И листает, листает газеты и забытые в кухне поваренные книги, пачки накладных и настольные календари… Так запись была сделана Дядей Вовой на листке послезавтрашнего дня. И так писатель-чиновник был забыт в камере предварительного заключения.

Надо признать, что приподнятое экскурсионное настроение канцеляриста растаяло уже через полчаса после пребывания в угрюмой КПЗ, и Сеньор Анджелло решил вздремнуть на всамделишних арестантских нарах, чтобы скоротать время. Еще через два часа заскрежетал замок, канцелярист встрепенулся и стал пятерней охорашивать свой зачес, виртуозно связывавший правую сторону лысины с левой, как Панамский перешеек – обе Америки. Отворилась железная ставня дверного окошка, откуда лапа Колика протолкнула дымящуюся миску с обедом, ложку и два толстых ломтя хлеба.

– Иийя! [124] Ух ты! (арм.) – удивился Сеньор Анджелло и встал, – ну да, для полной картины нужно знать вид и вкус и арестантской баланды! – поставил миску на стол, присел на лавку и понял, что натурально проголодался. Он размешал ложкой содержимое миски, радостно убедился, что это борщ, но среди открытий числилась и сахарная мясная косточка, правда, не особенно богатая на мясо. Ну уж нет!

– Эй, Колик, – повторил он Дядь-Вовино обращение к стражу, – ты эту миску забери, а мне чего-нибудь другого принеси: я ведь вегетарианец!

– Кто-о-о? – прищурился появившийся в окошке круглый глаз Колика.

– Вегетарианец я, – постарался простецки улыбнуться стражу Анджелло, – я только овощные блюда ем, без мяса, без сливочного масла… Ну ещё сухофрукты, орехи, мёд, – продолжил он, заметив заинтересованность Колика.

– А это есть не будешь? – тихо осведомился тюремщик.

– Нет, – обаял его улыбкой бытописатель.

– Ну тогда отдавай обратно, – ласково предложил Колик.

Анджелло по-молодецки легко поднялся с лавки, передал в окошко борщ с сахарной косточкой и застыл у окошка, продолжая улыбаться тюремщику.

– Ложку верни, – попросил тот.

– А, ну да, конечно, – спохватился чиновник, отдал ложку и поинтересовался:

– А что ты мне принесешь поесть, Колик джан?

– Шан как [125] Собачье дерьмо (арм.) ! Шан как дам тебе поесть! – загрохотал долго сдерживавший себя Колик и шлёпнул ложкой по интеллектуальному лбу самодеятельного романиста. – А Коликом своего деда называй! И на «джан» со своими дедом-бабкой на том свете будешь говорить, преступный сукин сын! Я для тебя – Товарищ Дежурный Сержант Курикян! – и ретировался с борщом и обольстительной сахарной косточкой, презрительно лязгая о каменный пол подкованными ботинками.

Спустя пять-шесть часов с начала отсидки Анжелло попытался привлечь к себе внимание, гулко стуча в железную дверь и властно призывая тюремщика. Но Колик был парень не промах – он и не таких здесь видал! Подошел к двери, грохнул дверцей окошка, отматерил, пригрозил сменить ложку на сильнодействующий инструмент. Романист замолк и надолго задумался.

– А что? – сообразил он, – ведь так оно, должно быть, и бывает! Именно этой потрясающей реальности я сам и добивался. Главное тут – не забыть детали, интонации, этот запах в камере и надписи на стенах! Да, такого опыта ведь нет ни у одного из собратьев по перу, этих заласканных болтунов…

Тут даровитый чиновник спохватился, что шикарный «Паркер», равно как и сувенирный блокнот из загранкомандировки в город-побратим, были экспроприированы суровым стражем при натуральном личном обыске, и застучал в дверь:

– Товарищ Сержант джан, ты мне ручки-дрючки верни, я же не буду здесь без дела просиживать. Ведь я писатель – сам, небось, знаешь…

Это был крупный тактический промах. И даже абсолютный стратегический просчет. Так как чего-чего, а слова «грох», то есть писатель, армяне терпеть не могут. Они даже так незлобиво ругаются: «Грох кез тани», что переводится как «Писатель тебя забери»: почти как чёрт тебя побери. А хорошего писателя именуют Варпетом, Мастером, чтобы не смешивать его с кляузной сволочью, что кичится способностью писать по любому поводу. И уходит эта всенародная личная неприязнь в далекие-далекие времена классического армянского дохристианства, которое почему-то именуют язычеством и даже многобожием. Хотя опять был один Бог-отец Арамазд, Бог-сын Ваагн, великий космический дух и всевозможные профильные святые. А в данном случае – ответственный не только за письменность, но и за финальную телепортацию душ и окончательное протоколирование их приема-сдачи Грох, или Гир, Тир, Дпир, что переводится почти одинаково: Писатель, Грамотей, Писец. Словом, у армян с писателями довольно старые счеты, не стертые даже государственным христианством длиной в тысячу семьсот с хвостиком лет. А Грикор Нарекаци, Уильям Сароян, Ваан Терян, Аветик Исаакян, Дереник Демирчян, Акоп Паронян, Шант, Егише Чаренц, Паруйр Севак, Ованнес Шираз и даже Сильва Капутикян, хоть и женщина, и другие самые любимые – они философы, романисты, сатирики, драматурги, поэты – словом, мастера. Причем тут писатель, «грох»? А тут, понимаешь, этот кривоносый – с локоном через глобус – туда же…

– Ах ты писатель, да? – взорвался неискушенный в романистике, но познавший все тонкости поведения предварительно заключенных Колик. – Ах ты, собак-писатель-сукин-сын, кляузная твоя душа! Небось, на всех соседей заявления пишешь, писателев собачий сын! Ты постучи еще в дверь, постучи, так я тебя научу грамоте…

При сдаче смены Колик негодовал и делился возмущением с заступившим молоденьким дежурным:

– Как испортила их советская власть, так и пошло! Да раньше кто за писательство деньги получал, за границу ездил? Ованес Туманян – он что, «Ануш» за деньги писал? Дворянин был самый настоящий, богач, сам людям помогал, да еще и поэмами просвещал… Вон, «Кот и Пёс» для детей написал… А Нарекаци? Здесь у нас еще до тебя один грамотный мужик несколько дней посидел – потом посадили за растрату в его институте – так он рассказывал, что Нарекаци весь десятый век просидел в келье на воде и хлебе, а написал такие стихи и поэмы, что с него и началась поэзия всей Европы и вообще средневековый этот, как его… Хренисанц [126] Букв.: Обузданный Дух ( арм .), но имеется в виду Ренессанс ! Было что сказать своему народу – писали, не было – трудились по-настоящему: города строили, дороги прокладывали, виноградники устраивали, больных лечили, детей грамоте учили, даже азбуки для других народов создавали… А тут – посмотри, – он выставил курикяновскую шариковую. – Паркер [127] Мешки ( арм. ) ! Да ему мешки на базаре таскать, вместо того чтобы людям кровь портить. Ты на него посмотри, на его ручки-дрючки посмотри, собак-писатель-сукин-сын…