Алла Холод - Рыцарь страха и упрека

— Ну и что ты предлагаешь? — пожал плечами Антон. — Все равно же рано или поздно уходить. На пенсию нашу не проживешь, значит, все равно придется чем-то заниматься.

— Вот именно, вот об этом я тебе и говорю, — с нажимом произнес Павел. — О завтрашнем дне надо думать, причем думать сегодня, именно сейчас, пока ты еще в погонах, пока ты еще кому-то нужен и пока надежно защищен. Это называется — подготовка запасного аэродрома. Не подготовишь вовремя, навернешься с высоты прямо на острые голые камешки и брюшко свое нежное распорешь. Или в мусорку свалишься, что, если вдуматься, не намного лучше. Так-то, братец.

— Как я понял, ты как раз этот аэродром и готовишь? — спросил Антон.

— А что делать? — уклончиво ответил брат. — Конечно, хотелось бы остаться, еще несколько лет дать себе спокойно поработать. Да и подготовиться поосновательней. Но если не выгорит, если попрут, тогда будет плохо, и к этому нужно быть готовым.

Антону сейчас очень хорошо вспомнился этот недавний разговор. Павел готовил запасной аэродром, это было ясно. В чем это выражалось? В сотрудничестве с кем он это делал? Что за проект он вынашивал в голове и в какой стадии готовности он находился? И вообще о чем шла речь: об участии в каком-то бизнесе, о должности или о деньгах, которые могли бы ее заменить, став стартом в гражданской жизни? Антон ничего этого не знал. И как получить необходимую информацию, тоже не очень представлял.

Сейчас вообще многое вспоминалось по-особому: то, чему при жизни Павла он не придавал особого значения, сейчас выглядело совершенно иначе.

Например, то, как Павел разошелся с Гаянэ, своей старинной подругой, одноклассницей, которую Антон помнил с самых ранних лет. Они дружили всегда, проводили вместе праздники, ездили вместе отдыхать, их дружбу не могли поколебать ни женитьба Павла, ни периодические замужества или романы Гаянэ, потому что их отношения были сугубо платоническими, потому и сохранялись так долго. Персонажи возле Гаянэ менялись, а отношения с Павлом были неизменными, и Соня, насколько Антон мог судить, очень сердечно относилась к подруге мужа, помогала ей, когда та серьезно болела. А ведь рухнула эта дружба. И не просто рассыпалась как карточный домик, исчерпав свои внутренние ресурсы, а сгорела в огне ненависти, да такой, что страшно делалось. И как только человек может спокойно жить, зная, что его кто-то так сильно ненавидит?

Антону казалось, что токи ненависти и злобы непременно находят дорожку к тому, на кого они направлены, и постепенно разрушают его защитную оболочку, отравляют окружающий воздух, мешают жить. Это были, конечно, не его собственные догадки и мысли, так считала Лена, его Аленка, которой он в таких сложных для него вопросах верил безоговорочно.

Все эти мысли путались, наскакивали, лезли одна на другую. Не было в голове Антона порядка, была только первая пережитая в жизни настоящая горечь утраты и нестерпимое, жгучее, расплавлявшее мозги желание узнать, кто лишил жизни его старшего брата.

Сцена в театре оскорбила Соню и заставила впервые посмотреть на Павла под другим углом. Во-первых, она не давала ему ни малейшего повода для ревности, и обрушивать ее на старого друга, которого она уже сто лет не видела, было и бессмысленно, и очень некрасиво. Соня же никогда не высказывала недовольства тем, что у Паши имеется подруга детства — Гаянэ.

Он познакомил с ней жену только после бракосочетания, Павел просто представил одноклассницу Соне, и все. И никогда у Сони не возникло и мысли спросить, были ли у Павла с этой девушкой когда-то какие-либо отношения, кроме дружеских.

Вообще-то присутствие Гаянэ в жизни Павла не вызывало у Сони особого беспокойства. Она уже знала вкус мужа: ему нравились женщины светлой масти, больше всего блондинки, он мог положительно высказаться и о шатенке, а вот откровенные брюнетки ему не нравились совсем. Ему могла бы понравиться женщина с темными каштановыми волосами, но только в том случае, если у нее белая кожа, от брюнеток и смуглянок Павел морщился. Как женщина Гаянэ Халатян была не в его вкусе. Она была яркая, с большими карими глазами, иссиня-черными волосами и пышными бедрами. В общем, типичная армянка. Настолько типичная, что наедине с Павлом ее можно было оставлять совершенно спокойно.

Но это Соня знала в глубине души, тему близости его отношений с подругой в разговорах она никогда не затрагивала. Почему же Павел, увидев Мишу, позволил себе такое поведение? Почему он выступил как трамвайный хам, если не хуже? Неужели он сам не понял, что опозорился, неужели ему безразлично, что о нем подумают другие люди? Соня думала над этими вопросами и не находила на них ответа.

Все-таки Клара была права: она очень плохо знает своего мужа. Она почти не знала Павла, когда выходила замуж, но и сейчас, прожив с ним несколько лет, узнала его ненамного лучше. Она поняла, какую он предпочитает еду, какую мечтает сделать карьеру, где ему нравится отдыхать и какие вещи носить. А как человек он еще может преподнести ей массу сюрпризов.

Но, даже сделав такое открытие, Соня сочла, что ей все равно придется с этим жить. Теперь они не просто влюбленные, не просто муж и жена. Они — родители. У них есть Даша, и дальнейшую жизнь они должны строить, исходя из понимания ответственности, которая теперь на них возложена.

Соня продолжала работать в театре, но замечала, что Павлу это меньше и меньше нравится. Он мог приехать к концу ее вечерней репетиции, не предупредив заранее, что будет встречать. И если она выходила из дверей не одна, а в сопровождении кого-то из солистов, проявлял недовольство, мог, например, спросить: «Я не нарушил твоих планов, или ты все-таки собиралась домой?» Павел негодовал, если кто-то из солистов передаривал Соне полученный букет. Понятно, что женщина другой женщине свой букет никогда не отдаст, так что если Соня являлась с премьерного спектакля с цветами, Павел скрипел зубами и брызгал слюной.

Периодически он стал заводить разговоры о том, чтобы она перешла в музыкальную школу или вообще перестала работать. Соня прекрасно понимала причину этих разговоров: в музыкальной школе чисто женский коллектив, и ни с какими мужчинами она там сталкиваться не будет. О предложениях вообще не работать она даже слышать не хотела.

— Твоя зарплата не имеет для нас принципиального значения, — говорил ей Павел. — Занимайся домом, Дашкой.

— Я так не могу, — твердо отвечала Соня, — я не хочу быть домработницей. Я училась музыке с шести лет не для того, чтобы осесть дома с веником и тряпкой. Кого ты хочешь из меня сделать? Посудомойку? Нет. По-моему, и работая, я вполне справляюсь с домашними обязанностями.