Алла Холод - Рыцарь страха и упрека

Антон нахмурился, вытер слезы, которые внезапно побежали по щекам, еще отпил из стакана.

— Я не могу его ни за что осуждать, — продолжил он, — он был такой, какой был. Но были некоторые вещи, поступки, которые я не совсем понимал. Или вообще не понимал. Он еще в детстве был таким… Как бы это сказать… Дерзким, бесшабашным, что ли. Я помню, когда у нас появилась дача, мы пошли с ребятами ловить раков. Другие ребята там отдыхали уже не один год, знали места, где много раков. Это был наш первый дачный сезон. У речки росло дерево, Пашка немедленно на него влез. Я помню, что кричал ему, чтобы он не прыгал, даже плакал, потому что тогда еще какое-то кино было про мальчика, который прыгнул с дерева в воду и с ним что-то случилось. То ли позвоночник сломал, то ли погиб даже. Ведь неизвестно, какое там дно, мне стало за него страшно, хотя я еще маленький был.

— И что он? Прыгнул, конечно?

— А то! — хмыкнул Антон. — Он мне только крикнул: «Мелкий, не ссы!» — и тут же сиганул. Ему же надо было перед новыми приятелями понтануться. Он много чего подобного в жизни делал, это сейчас почему-то детство вспоминается. Но потом эта его дерзость стала как-то совсем неуместна, она не исчезла, она в нем переродилась во что-то другое. И уже не такое невинное, понимаешь? Одно дело не побояться мальчишкой прыгнуть в воду, и совсем другое — уже взрослым дядькой в погонах совершать какие-то поступки. Он не боялся лезть на рожон, борзеть, да и вообще много позволял себе такого, что другой не сделает. Но самое ужасное не в этом, а в том, что он не боялся плохо поступать с людьми. Не боялся, что это когда-то может встать ему боком. Человек может быть куда опаснее неизвестного дна незнакомой речки. Это я так думаю, может, я не прав. Но, судя по тому, что случилось с Пашкой, наверное, все-таки прав.

— Ты прав, Антон, — кивнула Лена, — на все сто прав. Каждый человек — это свой мир, и каждый, живя, борется за сохранность этого мира. И если кто-то извне на него посягает, он подвергает себя большой опасности, это так.

Антон тяжело вздохнул.

— Я сам небезгрешен, — вторил он каким-то своим мыслям. — Мало ли я совершил поступков, о которых не стоит никому рассказывать? Я тоже мало задумывался о том, что к каким последствиям может привести. А вчера увидел Пашу там, на полу, и что-то понял.

У него на глазах снова выступили слезы. Лена подсела к мужу на диванчик, положила голову ему на плечо, немного помолчала.

— Как бы там ни было, — она нарушила паузу, — а поиск убийцы — это все равно не твое дело. Расследованием должны заниматься специалисты, которые имеют на то полномочия. Даже если ты поймешь, кто убил Павла, ты не сможешь этого доказать, у тебя нет такой компетенции. Я надеюсь, ты не собираешься выступать в роли народного мстителя? И надеюсь, устраивать самосуд тоже не собираешься? У тебя ничего такого в голове нет?

Лена разволновалась, Антон поспешил ее успокоить.

— Нет, Аленка, ты не бойся, — он положил руку ей на колено, — ничего такого не будет. Но и помогать следствию я не могу, понимаешь? Я не могу рассказывать посторонним людям о том, что мой брат… Я даже тебе не могу это сказать вслух. Вообще вслух не могу! Не хочу я ничего никому о Пашке рассказывать. А понять, что с ним произошло, мне нужно. Тут я ничего с собой поделать не могу. Но ты можешь за меня не волноваться, я расследований вести не буду, я этого не умею. Но думать буду и анализировать тоже буду. И если мне удастся что-то понять, может, тогда я поделюсь со следствием. Но не раньше. Вот так. Ладно, мне пора, пойду приму душ и поеду.

Антону не было смысла подробно объяснять жене, что именно он имеет в виду. Многие обстоятельства жизни Павла Лена хорошо знала, потому что об этом велись разговоры в семье. Еще о чем-то она узнавала даже не от Антона, от других людей. А о том, о чем она не знала, и рассказывать было не нужно. Антон любил старшего брата слепо, даже зная о нем много такого, чего не одобрял и не понимал. Павел даже сейчас, когда Антону уже исполнилось тридцать восемь лет, нередко называл его Мелким. И это детское прозвище только подчеркивало близость их отношений. Братская любовь Антона была иррациональна, он просто любил своего брата, и все.

В последнее время Павел действительно сильно изменился. Он нервничал из-за службы, потому что грядущее сорокапятилетие вполне могло означать открытую дверь с табличкой «EXIT», то есть выход на пенсию. Тем более совершенно непонятно было, что всех ждет в связи с очередной реформой. Будут ли оставлять тех, кому исполнилось сорок пять? И если будут, то по каким параметрам проведут отбор? По каким реальным критериям, кроме высоких слов о профессиональной пригодности, моральной чистоте и психологической устойчивости? И кто непосредственно будет принимать решение? Местное руководство? Или, как поговаривают, все же приедет специальная комиссия из Москвы? Пока все питались только слухами. В их числе было и мнение о том, что руководящий состав трогать пока не будут, потому должность, на которую метил Павел, для него имела большое значение. Они много раз обсуждали эту тему с Антоном.

— Паш, даже уход со службы, это не трагедия, — считал Антон. — Ну что, ты завтра умрешь с голоду, что ли? У тебя полгорода знакомых, ты что, не найдешь себе места?

— А ты найдешь? — парировал брат. — Вот представь, что тебя завтра увольняют, куда ты пойдешь работать? Что ты умеешь делать?

— Ну, я не знаю, — Антон несколько опешил от невозможности быстро найти ответ на вопрос брата. — Передо мной этот вопрос еще не стоит. Я пока не думал.

— А если бы и думал, — махнул рукой Павел, — до чего бы додумался? Вот ты говоришь, что у меня полгорода знакомых, и у тебя их полно, правда? И проблемы ты свои махом можешь решить: к нужному врачу срочно пристроить, ребенка в элитную школу определить, еще что-то… Но это, Мелкий, не навсегда, попомни мое слово. Мы с тобой всем нужны, пока мы носим вот эти погоны и сами решаем кое-какие вопросы. Ты думаешь, если вокруг меня вертится много народу, так это все мои друзья? Я тебе скажу, что у меня вообще нет друзей, я вообще никому не доверяю. И вряд ли кто-то доверяет мне. У меня по большому счету кроме тебя ни одного друга нет, понимаешь?

— Паш, но и у меня ты самый близкий друг, — растроганно ответил Антон, — но это же не значит, что мы с тобой больше совсем уж никому не нужны.

— Много ты знаешь! — хмыкнул Павел. — Ты всегда какой-то наивный был и до сих пор такой же остался. Мы с тобой нужны, пока у нас есть какие-то полномочия. Пока ты можешь помочь кому-то сделать техосмотр, кого-то отмазать от лишения прав, «кривую» тачку кому-то легализовать, ну еще там всякие твои дела. У меня то же самое, вокруг меня народ толпится до поры до времени. Как только я сниму форму, я не буду нужен, на хрен, никому. И ты на счет себя тоже не обольщайся. Пойми, Мелкий, мы с тобой по жизни ничего не умеем. Полиция — это не профессия, это власть, полномочия, возможность что-то решать и что-то зарабатывать. Уйдешь из полиции, выйдешь на открытый жизненный простор — так на тебя задует, до косточек проберет. Дай бог, если вообще на ногах устоишь.