Эбигейл Дин - Девушка А

Из сада мы заглядывали в окно огромного пустого бального зала. Вокруг танцевального паркета расставили столики, покрытые скатертями. Стеклянный купол, сквозь который виднелось ночное небо, отражался в блестящей поверхности пола. Ясными, безоблачными ночами можно было танцевать на луне. Над бальным залом светились окна номеров, гости в которых еще не спали. Отец тоже смотрел на эти окна.

— Только тихо, ясно? — Он открыл дверь пожарного выхода и запустил нас на узкую лестницу.

Наши номера находились на самом верхнем этаже и воняли краской. Радиаторы работали на полную мощность.

— Вот, все новенькое, недавно поменяли, — воскликнул Отец.

Итан, Далила и я прижались носами к стеклам. Отец сдержал обещание: из окон виднелись пирс и огромное колесо, медленно вращающееся в ночи.

— Мне нужно поспать, — сказала Мать.

Она вытащила Эви из коляски и прошла в смежную комнату. В последнее время она склонялась вперед при ходьбе так, что хотелось поддержать ее при каждом следующем шаге — чего никто из нас, конечно же, не делал. Отец последовал за ней. Мы в своих красных футболках забрались под одеяла и перешептывались. Далила, не такая вредная по ночам, попросила погладить ее по волосам, а я Итана — не задергивать шторы, и это было последнее, что я сделала в тот вечер. Мне хотелось засыпать, глядя на огни набережной, свет которых достигал нашего окна.

Если вам попадались фотографии с Мур Вудс-роуд, вы, должно быть, видели ту, которую сделали на пирсе в Блэкпуле. Субботнее утро, очень ранний час. Мы были так возбуждены, что никому не спалось. Отец с Матерью, ворча, но по-доброму, вывели нас погулять на пляж до начала первой утренней службы, и мы неслись впереди них — под ногами шуршал холодный песок, а в море плескались чайки. Бледно-голубоe небо изре́зали следы самолетов и затянули облака. Мы дразнили волны — подбегали туда, где они могли настичь нас, и кричали, когда они выплескивались на берег. Эви делала осторожные шаги — от меня к Итану и обратно.

Когда мы дошли до пирса, Далила привязалась к какому-то незнакомцу, чтобы он сфотографировал нас.

— Футболки! — скомандовал Отец. — Нужно, чтобы были видны футболки!

Температура была чуть выше нуля, и мы, скинув пальто и кофты, визжали на ветру. И смеялись; даже под пикселями видно, что мы — смеемся. Видно в том, как мы прижимаемся друг другу, видно в лицах наших родителей. Этот снимок — артефакт, память о нашем последнем хорошем дне, и оттого смотреть на него еще горше.

Отец оказался прав: церковь Джолли кипела энергией, какую не найти в «Гейтхаусе». И дело было не в технике, или полностью забитых рядах скамей, или пушистом красном ковре, на котором корчились молящиеся. Дело заключалось в самом Джолли, обладавшем пламенным обаянием. Он стоял на кафедре и одновременно в проходе, держа вас за руку; укачивал бледненьких пузатых детишек, как своих собственных; шипел, потел и плевался. Он радовался всем и каждому, и все приходили к нему: безбедные благодетели, отобравшие кошельки у несговорчивых родителей; женщины со впалыми щеками, шатающиеся на шпильках; чумазые семейства с вереницей отпрысков. Здесь обитали кроткие — те, кто наследовал землю [30] «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» — стих из Евангелия от Матфея (5:5). .

В перерывах между службами Джолли организовывал секционные заседания. Отец и Мать посещали групповые моления и собрания по разработке стратегии и толкованию Библии; мне, Итану и Далиле надлежало отправляться на детские творческие занятия, которые проходили в надстроенной сверху оранжерее, сырой и полной сопливых карапузов, играющих в ладушки. На второй день Итан возмутился:

— Остальные дети — совсем маленькие, они еще даже разговаривать не умеют!

Мы как раз возвращались в «Дорчестер». Отец в два шага догнал Итана и подставил ему сзади подножку. Я узнала этот приемчик — так делали старшие мальчишки из школы на Джаспер-стрит, которых я старалась обходить стороной.

— Ваша с Александрой беда в том, что вы считаете себя лучше других. Скажешь, нет?

Итан выровнял шаг и ничего ему не ответил. По пути мы видели скелеты трасс «Плэже Бич», врезающиеся в подбрюшье неба. Я изучила расписание на воскресенье и теперь задавалась вопросом, а будет ли вообще у нас время, чтобы покататься на американских горках или чертовом колесе, о которых Отец так много рассказывал. Когда мы вернулись в свой номер, я спросила у Итана, есть ли у нас еще шанс. Может быть, в понедельник утром? Если завтра мы будем вести себя хорошо? Он глянул на меня с тем презрением, которое обычно приберегал для одноклассников или Далилы, и я сразу поняла — надежды нет.

— Ты что, совсем дурочка? — спросил он. — Никто и не собирался никуда нас вести. Мы приехали сюда только ради Джолли и его нудной церкви.

Я почувствовала, что сейчас разревусь, и отвернулась от Итана.

— И еще, — продолжил он, — ни во что я не верю! Джолли, Отец, Господь Бог — ни в кого не верю! Все, что они говорят, — бессмысленно, если вслушаться.

— Не говори так!

— А это правда!

— Только не при Отце, Итан, пожалуйста!

Вечером в воскресенье, после второй службы и объятий, которыми Джолли одарил своих последователей, Отец попросил его поужинать с нами.

— Можно попробовать заказать столик в «Дастинс», — сказал он.

— Чудесная идея для вечера! — Джолли хлопнул Отца по спине, и на рубашке того остался влажный отпечаток.

Он вложил свои пальцы в ладошку Далилы и предложил ей руку, как джентльмен.

Далила вспыхнула и спрятала лицо.

— Тогда вперед, — сказал Отец.

Оказалось, что «Дастинс» — это «Гриль и бар Дастина», находившийся не в «Дорчестере», а в соседнем с ним отеле. Огромный зал освещали две тусклые люстры. В винные бокалы вставили розовые салфетки, булочки лежали на каждом столике, хотя многие из них пустовали. Кроме нас там ужинала еще одна семья. Увидев наши одинаковые футболки, их дети — двое подростков — что-то сказали другу другу шепотом и захихикали. Эви уселась прямо на ковер и стала водить пальцами по затейливым узорам, остальные расселись по местам. Мать смотрела в меню с некоторой тревогой, но Отец не обращал на нее внимания. Он заказал две бутылки вина и расхваливал стейк. Здесь он был завсегдатаем.

— А нам что-нибудь можно? — спросила я.

Отец фыркнул:

— А почему нет? Сегодня особенный вечер!

Прежде мы ели в ресторане лишь однажды, в день рождения Матери, и такой богатый выбор по-прежнему повергал меня в панику. Я уставилась в меню, надеясь, что оно само раскроет мне секреты. Сосиски с жареной картошкой или фирменный «Дастинс-бургер»? В блестящей ламинированной карте отражалось мое озадаченное лицо.

— Иногда я смотрю на прихожан. Кто-то просто кивает, у кого-то слезы на глазах, кто-то одержим. Но я знаю — твердо знаю в душе, — что большинство из них трусы. Одни приходят, чтобы послушать музыку, другие — чтобы пообщаться. Но в жизни они такие, какими им велит быть остальной мир. — Джолли слегка склонил голову, поднял свой бокал и продолжил: — Но только не ты, Чарли! Я это знаю. Вижу. Ты не боишься отличаться от остального мира. С такой-то семьей ты можешь построить свое царство.