Эбигейл Дин - Девушка А

— Зачем ты это сказала, Лекс? Откуда ты это взяла вообще?

— Не знаю, — ответила я. — Просто ты был с ней жесток.

— Она несет чушь — чего ты от меня хочешь?!

— Не знаю.

— Ты унизила меня! Ты хоть понимаешь? Здесь — ты всегда должна быть на моей стороне!

— Я всегда на твоей стороне.

— Но не в этот раз. Твоя вечная объективность. И как человек, которому очень часто приходится быть объективным, скажу — это не всегда ценят. Мне нужно, чтобы ты играла за мою команду.

— Команды какие-то… ты говоришь, как маленький ребенок.

— Ты просто не понимаешь, что значит провести детство в этом доме! — воскликнул он. — Это несчастье, Лекс!

— Неужели? Все было настолько, черт возьми, плохо?!

Он промолчал. «Это же все просто слова, Джей Пи, — подумала я и затем, опасаясь, что надумаю еще что-нибудь в этом роде, мысленно прибавила: — Ну, или мне так кажется».

— Что ты имела в виду, насчет детей? — спросил он. — Насчет того, что мы уже все решили?

— Тебе нужна правда? Тогда ты должен узнать кое-что. О нашей будущей семье.

Разумеется, это оказался еще не конец. Мы потом возвращались в Лондон в День подарков, стояли в пробке под звуки сборника рождественских песен, который Джей Пи выключил на середине. Потом сообщения — язвительные и грустные, — которыми мы обменивались, сидя с каменными лицами, — каждый за своим рабочим столом. Кроме того, мы по-прежнему трахались, с каждым разом ненавидя друг друга чуточку больше. В самый последний раз ненависть перевесила наслаждение. И наконец разговор, когда Джей Пи сказал — я цитирую:

— Ты должна была сказать мне, что ты…

— Что я — что? Ну же, говори!

— Что ты… ну, дефективная.

В первый раз за много лет я подумала о том, чтобы встретиться с доктором Кэй. Она праздновала начало всей этой истории — нужно дать ей возможность выразить соболезнования по поводу ее конца. В тот вечер на заднем дворике своего офиса она почувствовала облегчение — я поняла это по ее глазам: я повстречала человека, который поднимет мою самооценку, поможет все забыть и заставит меня осознать, что я не хуже других. Она надеялась, Джей Пи увлечет меня за собой. Я тоже какое-то время надеялась на это. Но мое прошлое — это не такая вещь, которую можно просто выбросить или забыть в набитом хламом доме далеко отсюда. Оно все еще жило во мне, и если Джей Пи хотел принять меня, то ему нужно было принимать меня вместе с ними.

Но с доктором Кэй я так и не встретилась. Ко мне приехала Эви. Она села на поезд в Гатвике [38] Второй по величине аэропорт в Лондоне. и оказалась у меня еще прежде, чем рассвело. Стояла возле моей двери в тоненькой курточке, ежась от холода и засунув руки под низ, чтобы согреться.

— Сюрприз! — сказала она, хотя, прежде чем выехать из аэропорта, позвонила — убедиться, что я не сплю.

— Эви, зачем? Не нужно было… — ответила я, и это была правда — глаза у меня уже высохли, я приняла душ и оделась на работу.

— Знаю, — произнесла Эви.

Она готовила ужины; выискивала отвратительные телепрограммы, носила мои свитера — в конце концов они все пропахли ею. Мы говорили о Джей Пи только один раз, в самом начале.

— Слушай, — сказала она, после того как я все ей объяснила, — а не пошел бы он…

По выходным мы наряжались, шли в бар и, несмотря на отсутствие танцплощадки, отчаянно плясали там, не обращая внимания на то, какие взгляды бросают на нас люди. Затем шли домой — под мелким дождем, вдоль реки, останавливаясь по очереди, чтобы нас стошнило в Темзу. В субботу спали весь день, лежа в обнимку. И, несмотря на похмелье, я начинала чувствовать себя лучше. Профессиональная репутация Девлин перебралась через Атлантику, и я уже договорилась о звонке. Отменила бронь Джей Пи на рейс до Нью-Йорка и подтвердила свою.

Еще одно бегство.

В Сохо я внезапно проснулась среди ночи, как будто воспоминание о том, как мы расстались после этой встречи, взбудоражило меня. Все же прошло не так уж плохо. Я говорила правду. По большей части. Я могла бы наговорить чего и похуже — о своем одиночестве, например. По сравнению с тем, как он там мямлил — вся эта чертова меланхолия, — я была вполне сдержанна. Это не могло продолжаться долго.

Я нащупала выключатель и побрела в ванную. Вернувшись вечером, я оказалась слишком вымотана, поэтому не пошла в душ, и теперь ощущала себя грязной и мерзкой. Вчера мне привиделась тоска на лице Джей Пи, но ночью, оставшись наедине с собой и протрезвев, я решила, что это была скорее жалость. Я сделала воду настолько горячей, насколько вытерпела рука, и встала под душ. На лицо мне упали волосы; кожа там, куда попадала вода, стала горячей и розовой, как у поросенка. Я мыла тело и старые шрамы очень нежно, как не свои. Потом оттянула кожу на животе, пытаясь представить ребенка в своей утробе. Я иногда видела это во снах — живых и явственных, но, когда просыпалась, мне становилось только хуже. Даже воображать это было невыносимым.

Конец моего обучения в «Файв Филдс» сопровождали два события. Первым стало исчезновение Отца. Вторым — открытие в Холлоуфилде компьютерного магазина, хотя в то время я не осознавала всей важности этого эпизода. Это случилось много позже, и не без помощи доктора Кэй.

Отец пропал в последний, как потом оказалось, день моей учебы. Я только что вышла с урока английского — одного из немногих предметов, на который мы с Карой ходили вместе. Нам как раз раздали домашние работы — наше первое эссе по повести «Мост в Терабитию», и она пребывала в дурном настроении и дулась. Я получила пятерку, а она только четыре с плюсом.

— Вот как так? — возмущалась она. — Ты — для которой я перетаскала столько книг — до сих пор умудряешься быть впереди.

Я не нашлась, что на это ответить. Мы молча шли на последнее в этот день занятие. У всех в нашей параллели последним уроком по четвергам стояла математика, и толпы учеников поджидали начала занятия в коридоре.

Мы с Карой занимались в разных классах, и у меня отлегло от сердца — Эви сегодня вечером поздравит меня с пятеркой, а Кара завтра к обеденному перерыву уже отойдет и, предвкушая выходные, не станет дальше на меня дуться.

Поначалу мы не поняли, что белое пятно, виднеющееся среди синих джемперов, — это женщина. Она была на голову выше окружавших ее ребят и шла к нам. Когда мы приблизились, Кара остановилась и схватила меня за руку. На женщине была белая ночная рубашка до пола, с желтыми пятнами на горловине и в подмышках, настолько мятая, что казалось, ее не меняли давным-давно. Волосы, лежавшие на ее спине, доходили до самых колен. Она суетилась, поворачиваясь туда-сюда, и вздрагивала, когда к ней приближался кто-то из ребят. Там, где она проходила, гвалт сменялся тихим жужжанием. Она выглядела изможденной, в глаза бросались сжатые челюсти, отвисшие груди и живот.