Джеймс Кейн - Почтальон всегда звонит дважды [сборник litres]

– Какого черта! Раз в жизни-то можно, верно? Забирайте все. Не нужны мне ваши тысячи. У меня и так все есть. Я вот чего хотел!

Он открыл бумажник, вынул листок и показал нам. Это был чек на сто долларов с подписью Сэкетта.

– Думаете, я собрался его обналичить? Черта с два! Вставлю в рамочку и повешу вот здесь, над столом.

Мы вышли и сели в такси, потому что я был еще слаб. Сначала мы поехали в банк, а после – в цветочный магазин. Там купили два больших венка и отправились на похороны грека. Странно, что его так быстро хоронили, ведь только два дня прошло.

Церемония проходила в маленькой греческой церкви; там собралось полно народу. Некоторых греков я помнил: они захаживали к Нику время от времени. Кору встретили с каменными лицами и усадили в дальнем ряду. Многие косо на нас поглядывали, и я не знал, что делать, если с нами захотят разобраться. Это ведь были друзья Ника, а не наши. Вскоре, однако, по рукам пошла сегодняшняя газета, с большим заголовком о невиновности Коры, и распорядитель поспешил пересадить нас на переднюю скамью.

Тип, который толкал речь, начал с каких-то намеков на обстоятельства кончины, но распорядитель с ним пошептался и сунул ему под нос газету, и тот начал по новой, уже без всяких намеков, и даже вставил что-то насчет скорбящей вдовы и скорбящих друзей. Публика кивала.

Когда мы вышли из церкви, двое взяли под руки Кору, а еще двое поддерживали меня. Пока гроб опускали в могилу, я и сам прослезился. Духовные песнопения кого хочешь проймут, особенно если хоронят человека, к которому хорошо относишься, как я к Нику. В конце все запели песню, которую Ник часто пел, и это доконало меня окончательно. Мне едва хватило сил положить цветы.

Знакомый таксист помог нам взять в аренду «форд» – за пятнадцать долларов в неделю, – и мы уехали на нем домой. Вела Кора. На выезде из города стоял недостроенный дом; всю оставшуюся дорогу мы толковали про то, как мало строек доводится до конца. Кора высадила меня и поставила машину в гараж, и мы пошли в дом. Там все осталось как перед нашим уходом, даже два стакана стояли в раковине – из которых мы пили вино, – и валялась гитара: Ник ее не убрал, потому что был пьян. Кора положила ее в футляр, помыла стаканы и пошла наверх. Через минуту поднялся и я.

Кора сидела у окна в спальне и смотрела на дорогу.

– Ну?

Она не ответила, и я повернулся, чтобы уйти.

– Я тебя не прогоняю.

Я сел. Кора заговорила не сразу.

– Ты меня предал, Фрэнк.

– Я не предавал. Он меня заставил, Кора. Мне пришлось подписать. Откажись я, и он бы все понял. Я тебя не предавал. На меня давили, и я не сразу-то и сообразил, во что влип.

– Ты от меня отрекся. Я поняла это по твоим глазам.

– Ладно, Кора. Да. Я просто сломался, вот и все. Я не хотел. Я пытался отвертеться. Но он меня на обе лопатки уложил. И я раскололся.

– Знаю.

– Я потом проклинал себя.

– И я от тебя отреклась.

– Тебя заставили. Ты не хотела. Тебе подстроили ловушку.

– Я хотела. В ту минуту я тебя ненавидела.

– И поделом. Я заслужил. Теперь ты знаешь, как это вышло.

– Нет. Я тебя ненавидела за другое, за то, что ты совершил.

– А я ненавидел себя, не тебя.

– К тебе у меня больше нет ненависти. Я ненавижу Сэкетта. И Каца. Зачем им понадобилось вмешиваться? Почему не дали нам самим все уладить? Я бы только рада была. Даже если бы… ты понимаешь, о чем я… Мы бы сохранили нашу любовь. Ведь у нас больше ничего не было. А как только они затеяли свои грязные игры, ты меня предал.

– А ты – меня, не забывай.

– Это самое страшное. Ты – меня, а я – тебя. Мы оба предатели.

– Теперь мы квиты, разве нет?

– Да, но к чему мы пришли? Мы словно были на вершине горы. Поднялись высоко-высоко. В ту ночь нам принадлежал весь мир. Никогда не думала, что способна испытать такие чувства. И так должно было быть всегда – мы закрепили это нашим поцелуем. Что бы ни случилось. А потом – полетели вниз. Сначала ты, а следом и я. Да, мы сравнялись. Упали. И нам уже не подняться. Нашей прекрасной вершины больше нет.

– Какого черта! Мы же вместе.

– Наверное, да. Но я так много думала, Фрэнк. Прошлой ночью. О тебе и обо мне, о кино – почему я провалилась как актриса, – и про забегаловки, и про дорогу – почему ты ее так любишь. Никчемные мы людишки, Фрэнк. В ту ночь Господь дал нам свое благословение. Он подарил то, о чем двое могут только мечтать. Но для нас его дар оказался слишком велик. И наша любовь дала трещину. Все равно что мотор от самолета приделать к «форду» – он не полетит, а, наоборот, сломается. Вот что мы такое, Фрэнк, – два жалких «фордика». Господь сейчас над нами смеется.

– Ни черта! Это мы над ним смеемся! Он включил нам красный, а мы проехали. И что? Разве мы улетели в кювет? Черта с два! Мы вышли сухими из воды, да еще огребли десять кусков. Так что бог нас точно благословил. А в постели с нами сам дьявол.

– Не говори так, Фрэнк.

– Мы огребли десять кусков или нет?

– Не хочу даже думать про эти десять кусков. Деньги немалые, но на нашу вершину они нас не поднимут.

– Вершину, черт побери… есть у нас вершина, а сверху еще и кучка из десяти тысяч. Если тебе хочется высоты – оглянись вокруг.

– Эх ты! Посмотрел бы на себя со стороны – сидишь тут, умничаешь, с забинтованной башкой.

– Ты забыла: нам есть что отметить. А мы до сих пор не выпили.

– Мне сейчас не хочется ничего отмечать.

– Можно просто выпить, какая разница. Где бутылка, которую открыли до отъезда?

Я пошел к себе и отыскал бутылку. Кварта бурбона, опорожненная лишь на четверть. Прихватил бокалы побольше, лед и минералку и опять поднялся в спальню.

Кора наконец сняла шляпку и распустила волосы.

Я смешал напитки. Немного воды и льда, остальное – бурбон.

– Выпей. Легче станет. Так Сэкетт сказал, когда меня уделал, гнида.

– Ох, какой крепкий.

– Еще бы. Слушай, что-то на тебе слишком много одежды.

Я толкнул Кору на постель, и она расплескала бурбон.

– Ну и черт с ним. Еще полно осталось.

Я начал стаскивать с нее блузку.

– Разорви ее, Фрэнк, как тогда, ночью!

Я стал сдирать с нее одежду. Она поворачивалась и извивалась, чтобы мне помочь. Потом откинулась на подушку и закрыла глаза. Волосы темными кольцами змеились у нее по плечам. Глаза потемнели; соски не торчали вверх, а казались расплывчатыми розовыми пятнами. Кора была как праматерь всех блудниц. Дьявол в ту ночь получил свое.

Вот так оно и шло еще полгода. Каждый день одно и то же. Мы ругались, и я тянулся к выпивке. А ругались мы по поводу отъезда. Пока не кончился условный срок, уехать из штата мы не могли, но я намеревался свалить, как только он кончится.

Мне хотелось увезти Кору подальше от Сэкетта. Я боялся, что если она разозлится, то запросто меня сдаст, как в прошлый раз. Я не доверял ей ни секунды.