Евгения Кретова - Альтераты: миссия для усопших

Вспоминая мелькнувшую тень его в катакомбах иномирья, девушка почувствовала беспокойство.

Но, с другой стороны, он ведь там никак не мог оказаться. И с ним, наверняка, всё в порядке. Это всего лишь сон.

Шум приближающихся шагов заставил вздрогнуть.

— Ну-ну-ну, не беспокойтесь так, наша красавица! — лечащий врач. Сейчас, при свете дня, Лерка, наконец, смогла рассмотреть надпись на бейджике: Игорь Иванович Толстой. За ним столпилось пять или шесть человек, преимущественно мужчин разного возраста в накрахмаленных медицинских халатах. — Мы вот с коллегами побеседовать с тобой хотим.

Лерка улыбнулась:

— Доброе утро, Игорь Иванович.

Врач расплылся в довольной улыбке:

— О-о-о, моя дорогая! Вы определенно идете на поправку. Чему лично я рад чрезвычайно, — он потёр узкие ладони. — давайте-ка вас осмотрим, сделаем еще пару снимочков, а там, глядишь, и переведём вас в палату.

— А выпишите когда?

Медики понимающе улыбнулись:

— Поживём — увидим.

В палату её перевели к обеду.

Бледно-розовые стены встретили её запахом щей и паровой котлеты.

А ещё через какое-то время пропустили маму.

Бледная, заплаканная, она постарела и осунулась. В глазах плескалось беспокойство и отчаяние.

Лерка перехватила её взгляд, взяла за руки и притянула к себе. Обняла крепко, на сколько позволяли катетер и исколотые пальцы.

— Всё хорошо будет, — шептала она, поглаживая её по спине, как маленькую.

И сама верила в то, что станет лучше.

Дни тянулись одинаковой чередой ранних подъёмов, уколов, процедур, осмотров. Игоря Ивановича удавалось радовать и с каждым днём всё сильнее.

Лерка искренне надеялась на скорую выписку, уже строила планы.

После работы к ней заехала Светлана Павловна:

— Так домой хочу, — прошептала Лерка, свесив худые ноги с высокой койки. Она заметила, как напряглась при этих словах мать. — Хочу котлет нормальных, с мясом и чесноком. И картошку жареную… Пожарим? И с Гашкой хоть в кино схожу или в музей.

Мать быстро отвела взгляд. Лерка почувствовала неладное:

— Мам, а чего Гашка ко мне ни разу не приходила? — прищурилась она.

— Да не пускают к тебе. Только меня, — та развела руками и засобиралась домой: — Поеду я, дочка, а то все пробки соберу, пока до дома доберусь. Перед работой заскочу, котлеток тебе домашних передам.

И, торопливо чмокнув дочь в щёку, выскочила из палаты.

Лерка вздохнула. Вроде как всё логично, но выглядит так, будто мать что-то скрывает.

В коридоре промелькнула чья-то тень: свет моргнул и выровнялся. Лерка к этому уже начинала привыкать.

Недавний разговор с Рагдой многое поставил на свои места.

Она — иная. Она — альтерат. Не сумасшедшая.

Видеть усопших — её дар или проклятие.

Здесь, в больнице, их слишком много. Словно здесь сомкнулись два мира.

Лерка постоянно чувствовала знакомый холодок, кутаясь от него в неуклюжий байковый халат. Медсестры и пациентки из других палат удивленно на нее поглядывали, за глаза называли "стукнутой". А Лерка видела их всех: ныне живущих и недавно ушедших.

Вчера, после отбоя, относила в столовую пакет молока. Страшно болела голова и ушибленное запястье.

У стены, на узкой скамейке, сидела, вздрагивая плечами, кроха лет девяти: редкие рыжие волосики расплелись, разметались по исхудавшим плечам, мятая пижама висела как на вешалке, разношенный тапочек сполз с ноги. Лера присела рядом.

— Эй, ты чего плачешь?

Девчонка повела острым плечом, отвернулась.

— Если ты мне скажешь, то, может быть, я смогу помочь. А если отвернешься, то точно — нет.

— Я маму потеряла… Я ищу её, а её всё нет нигде, — она повернула несчастное личико. У неё оказалось веснушчатый и курносый нос пуговкой. — Как думаешь, она потерялась?

— А ты сама что думаешь? — Лера пыталась не причинить боль.

Девочка задумалась. Её слезы постепенно высыхали, она стала совсем серьезной.

— Думаю, потерялась я, — отозвалась она. — Я здесь давно лежу. Не на этом этаже, выше. Там большие стеклянные боксы. И все всегда ходят в масках, — она повернулась к Лере. — Знаешь, когда я засыпала, у меня совсем не было волос. А сейчас — смотри какие длинные. Как раньше. Ещё до болезни.

Она положила руки на колени, задумчиво уставилась на носок своего тапка, закусила губу.

— Тебе очень идёт с такими волосами, — подбодрила Лера.

— Есть ещё одна странная вещь, — девочка подняла на неё глаза, в них читалось сомнение. — Мне совсем не больно.

— Разве это странно? Это же очень хорошо.

— Нет, ты не поняла. Мне совсем не больно. Как до болезни. И я беспокоюсь — вдруг что-то не так…

— Что именно не так?

Девочка опустила голову на грудь и засопела.

— Так, как будто я умерла, — она покосилась на собеседницу, явно смутившись и ожидая осуждения. — Понимаешь, мне так спокойно…

Лера почувствовала, как кожа на щеках розовеет, а к горлу подступает колючий комок. А девочка продолжала:

— Мне было бы совсем хорошо, если бы я не боялась.

— Боялась чего?

— Что я там буду одна. Я даже дома в квартире боялась одна оставаться. А тут…

Лера придвинулась к ней и положила руку рядом с её холодной ладонью. Пальцы свело судорогой.

— Ты не будешь там одна. Представь, что ты звено длинной-предлинной цепочки. И в этой цепочке не только ты. Но и твоя мама с папой, дяди-тети, бабушки-дедушки и прабабушки и прадедушки. И так — без конца и без края. Это как будто ты в гости к бабушке в деревню приехала.

Девочка задумалась.

— Я бы хотела к бабе Насте. Я её любила. У неё корова была, Мусьенка. Ласковая такая. И дом большой, чистый, с салфеточками на комоде.

— Думаю, так оно и будет.

Девочка впервые улыбнулась:

— Спасибо, ты добрая. Только очень печальная. Если ты тоже умерла, хочешь, вместе будем жить у бабушки?

Лерка покачала головой.

— Мне нельзя. У меня своя цепочка.

Она не заметила как в темноте сонного коридора показалась сгорбленная фигура, встала в сторонке, ожидая, пока девочка наговорится, поманила пальцем.

— А, вот и баба Настя пришла, — обрадовалась кроха, спрыгнула со скамейки. — Скажи, а смогу я маме сказать, что у меня все хорошо, чтобы она не переживала? Ей ведь тяжелее, чем мне.

— Конечно, когда захочешь, — Лерка почувствовала, как её пробирает озноб.

Девочка махнула рукой и скрылась в синем полумраке, оставляя за собой невесомый шлейф шагов и звонкого детского щебетания.

А около палаты Лерку поджидала Рагда.

— Ты где ходишь?

— Молоко относила…

— ЧАС?

Лерка посмотрела на часы. Действительно, её не было в палате больше часа. Странная штука — время.

Она прислонилась к стене: головные боли иногда заставляли мечтать о безвременье.