Макс Бодягин - Сонница. Том второй

Копетан Вася нимного апохмелился, сразо стал виселее и скозал: «Падём, покожу койчиво». В крохотной пищерке, кансперативно засыпоной сноруже листями и гавном, копетан Вася хронил нисметнэйэ багацтва: бронзавые курильницы, стотуетке Будды, вазы, мангольские маски и будийскиэ иконы, всё, што аседало у нево в цепкех пагроничнех руках. «Никаму не гавори, – прашиптал копетан Вася, прилажив к абветреным губам красный палиц. – Нихачу я на Родину вазвращацо. Жина сыбалась, невынеся тягод и нивзгод суровай паграничнай жызни. Мама нихуя ужэ нисоображает, жывёт в Навосибе с систрой. Я кагда фгосте к ним приежжаю, она думает, что йа – мой атец, наченает меня пилидь. А атец-та уж года три каг от инсульта дубанул. Хачу в Афстралию ибануть, фтепло. Кантракт с Родиной у миня чирес читыре года зоканчиваецо, прадлять нибуду. Вот перваво инваря закончицо, а втарова я дажэ пахмиляцо не буду, тока увидед мать-Расия, каг пылид пыль степная за маими убигающими вдаль падошвоме».

Я пасмарел на залежы онтиквориата и понил, что дажэ йэсли йобну милягу копетана Васю (што самнительно, штобы юный гопнек захуячел баевова афицэра-пагроничнека), далико на этам таронтасе сам ни уеду пабиздарожйу. Плюс уминя балела вся мазговая часть нищастней юношескей чирепушке.

«Выберай, чохочиш», – велико душно скозал копетан Вася, обвидя зосаленым питнистым рукавом эте сакровища Алодина. Я пашарил и выбрал икону с кросивой зилёной женьщеной. Копетан зосмеялся и скозал, что я – типичная гародская лашара, нихуя в придметах несмыслящея. «Таких изабражэний много, а брадь надо то, чево болше нету на всей зимле», падвёл он тижолый, как жилезнодарожный костыль, иток. Он пашарел в поломраке и дастал насвед маленькуйу каропку с чем-та бринчащим и тижолым. «Вотэта ты никада низобудешь», скозал он мне, пратягивая этад ящег Пондоры. Йа хател аткрыть, но копетан Вася падмигнул и скозал: «Ниссы, нинаибу. Вещщ харошая, ностоящая вещщ».

Ужэ в поизде падароге дамой, я актрыл каропку и понил, пачиму копетан Вася недал открыдь этат Пандораз-бокс на месте. Он стоел каг вся ево паграничная заставва, вмезте с сабакаме и всеми пулимётаме. На уве-сись-том залотом ложе был зокреплён хировыибаный арнаменд из сиребра с кокимета ироглефами. Я бы никада не взял у босова пагронца такова дарагова падарка. Я бы смок, навернае, ево списдеть тойком, но вотак взядь?.. Ниуверен.

Помниу, пирет тем, каг я взял этод омулед в рукки, в голаву мне прешла мыстль «нахуйа ш ты аддал такую вещщ низнакомаму поцану, Вася ты, вася?». Йа вынул ево искаропки и в следуйущуйу сикунду упал наколени. Штото халоднае бутто укусило миня за пальтсэ, бутто мая вазлюблиная Галя Ким паслала вслед за мной в этай каробачке свайо нинассытное чорне валгалище в зоморожэном виде и оно цапнуло миня, папривычке стораясь всосадь внутырь сибя. Мидальйон шивельнулся и штота шипнул мне на жудкаватом изыке. Йа дажэ протризвел. Калямба вышил в тамбор, пазыбать, не сволился ли я спьянех шар с поизда и увидел, каг я ползою накорачках вакрук этаво омулета. И туд он гаворит: «Ты там блюйош или калдуешь, салобон?». Эта он миня таг отеческе нозывал. Салобон.

Кагда я услышэл «калдуешь», сразу всьо понел. Дети, вы можите гаворить про миня гадасти и назовать миня мерским песдуном, но это был имена тод омулед, каторэй мне был нужин. Имено тод, катораво таг ждал мой бизумный друк Ивонов.

Я вирнулся дамой, вабъятия малодой жены и алчнава брата, жашдавшево вернудь сваи инвестицеи. Кщастью, пака мы с Калямбай ехали, у миня возстановилось кроваоброщение в хуйу и вернулазь спасобнасть выробатывать сперматазоеды, истащоная карейско-хахляцкой демоницэй Галей Ким. Ана рыдала на вогзале, хвотая миня за крайнюйу плодь, и спрашевала, накаво я астовляйу ийо. И тока вмишатильство спаситиля Калямбы, атарвавшево эту карейскую пийафку, придотвратило ужосающий сеанз публичней йэбли на иркуцком пирроне.

На утро, постле вазвращения, ко мне падошол мой страшный брад и, пакозав павестку в мусарню, спрасил, фчом дело? Внотри маей прамёсршей в Кетае галовы голопом пранислись фсе вазмошные вореанты: што кетайцы паслали нашим мусарам вслет маляву пра пахождения двух руских прахиндеив, аставивших весь Кетай бес бабла; што карейский ужос в лицэ Гали Ким забиреминел (это была самоя страшноя мыстль), иле што папен друк из ваинкамата решил всётаке пристроидь меня в стройбад. Акозалось, фсё куда хужэ и гажэ.

Падозрительно дображелательне следаватиль пасмотрел мне в глоза, как васпитательница в дедсаду, и спрасил илейным тоном, знайу ли йа вотету зопестную книшку, на первай стронице каторой красным зописанэ адриса и тилефоны маи и Крома. Я сел настул и коикак спрасил мышиным пещащим голасом: «Што с ним?». Йа знал эту книшку, Ивонов абычно хранил ийо в прехожей, возле тилефона. Следаватиль вздахнул и пиредал мне замацаный и распухшей чимадан Ивонова, пиревязаный вирёвкаме, с сасловаме «Праверьтьэ, всьо ли номесте?». Я тупо зырил на этат чимодан, с коким дети ездят абычно в пионэрлагиря. На ноклейку «пасожир Иванов А. Г.», выведеную кревым, но родным подчерком. Следоватиль смарел на миня, как прафесар Поганель на закавырестую бабачку или каковато асобо прыгучиво куснечека.

Нинаместе, праборматал йа, росдавленый аткрытием. Бальшая пабка с тисьомкаме, пахожая на ту, каторой Астап Бендер шонтажыровал грашданина Карейко, фкаторой Иванов хронил ризультаты вычеслений, прапала. Вся папора, наски-трусы-зубнайа щотка и дажэ апасне тобледки – всьо было наместе. Но пабка была для Ивонова типа Грааля, типа стершнем, на катором балталась вся иво ибанутая жызнь. Он вёс ийо в Маскву, штобы аддать каким-небуть тамошнем кошперовским. Он верил, што спосёт это никчомное челавечиство. Он верил, што нашол местосилы, но типерь иво нинайдёт никто.

Сквось слиозы я слушол Добраво Следоватиля. Он раскозал, что Иванов ехол па бискрайнему Падмосковью на иликтричке, среди беладня, среди дачнеков и других грашдан. Вдрук он падбижал к стобкрану, астановил иликтричку в чистам поли, выбежол наружу и на глозах у десяткав посажыров задушыл сибя. «Харош песдеть», в йарости подумал йа, но фслух скозал лижь, што этаво не можид быть. Чилавек не можит сам сибя задушидь, этава не бываит.

Добрый Следоватиль вздахнул, кабуто йа зайобал иво в коринь, кабуто я целэй день выгрэзал иму моск сваими падрасковыми аткровениями, и утамлёно скозал, что он тожи таг думаед, но у нево трицать восим свидетельскех пакозаний, что грашданин Ивонов задушил сибя рукаме на глозах у всево разйирёнаво поизда, расдовив сибе трахею. На шейэ астались толька иво атпечатки.

Я малчал. Ва всей Всиленой патух свед. У миня болше не было друззей. Аднаво я предал, другой бросел миня, устаф срожаца со сваими сраными деманами, сука, каг жэ я нинавидил этих йобаных деманав в тод трогический маменд… «Вотка езть?», спросил йа и зоплакал. Ищо сильнейе. Следоватиль удевился и нолил сибе и мне.