Макс Бодягин - Сонница. Том второй

[мужчина]

Есть сведения, что у него есть старший брат.

[женщина]

Младший. Вас ввели в заблуждение, у него есть младший брат. Был… Был младший брат. Ни я, ни он, не поддерживаем с ним отношений уже много лет. То есть… Яков не поддерживал отношений с ним, как и я.

[мужчина]

Почему?

[женщина]

Он был чудовищем.

[мужчина]

Чудовищем?! Яков не поддерживал с ним отношений, потому что второй ваш сын был чудовищем? Да что же он за человек?!

[женщина]

Он не человек. И, кстати, Яков не поддерживал с ним отношений по иной причине. Это я не общалась с ним по причине того, что он был чудовищем. Или есть. Я понятия не имею, жив ли он. Я бы и с Яшкой не общалась, я прекрасно представляла себе, что из него получилось… Давайте, я покажу вам кое-что.

[скрип кресла, шаги, стук открываемой дверцы, шелест бумаги]

[женщина]

Узнаёте?

[мужчина]

Это вы? Где это? Какой это год?

[женщина]

Это Порт-Артур, 1903 год. Первый рейс из Москвы, совершённый на КВЖД. О, это был такой чудесный день, прекрасный день! Играл военный оркестр, парад наших моряков, блистательные юные мичманы все в белом… Как видите, я тут с отцом. Здесь мне двадцать семь, я всё ещё незамужем. По обычаям тех времен считалась уже безнадежной старухой…

[мужчина]

Погодите. Вы хотите сказать, что вы – 1876 года рождения?

[женщина]

Вы, разумеется, вправе не верить мне. Или счесть меня за сумасшедшую. Но я говорю то, что говорю. А уж проблемы интерпретации остаются на вас. Мне, как вы понимаете, совершенно всё равно, что вы обо мне подумаете. Считайте мои признания последней исповедью, хоть за последние сто с небольшим лет я совершенно растеряла последние остатки христианского воспитания, щедро отмеренного мне в детстве. Будем считать, что разговор умирающей старухи с незнакомым ночным взломщиком – это её небольшой сентиментальный каприз… Так мне продолжать? Или вы будете перебивать меня постоянно?

[мужчина]

Продолжайте.

[женщина]

Пап а был судьёй. Кстати, он видел молодого Ленина, когда недолгое время преподавал в Казанском университете. Считал его механизмом, а не человеком… Вспоминая те годы, проведённые на КВЖД, я не могу отделаться от ощущения, что они были счастливейшими в моей жизни. Впрочем, вы ведь слабо представляете, что такое КВЖД, не так ли?

[мужчина]

Это вы зря. Китайская Восточная железная дорога.

[женщина]

Я имела в виду вовсе не дорогу. Я имела в виду страну. КВЖД была целой страной. Она ведь строилась китайцами на русские деньги, как продолжение Транссиба. Поэтому вдоль самой дороги тянулась так называемая «полоса отчуждения», которая принадлежала России. Сегодня я затрудняюсь сказать, на сколько десятков километров по обе стороны от дороги протянулась эта полоса, но то была огромная территория. У нас был свой флот на Тихом океане, представляете? Свои больницы, библиотеки, школы – всё наше, русское. В одном только Харбине жило сто пятьдесят тысяч русских.

Папа был убеждённым монархистом, но последнего государя недолюбливал, считал его слишком мягкотелым. Когда Пётр Аркадьевич Столыпин стал министром внутренних дел, папа испытал приступ патриотического воодушевления… Своего рода душевная компенсация за чувство униженности, когда нам пришлось отдать японцам дорогу южнее Мукдена. Впрочем, зачем я вам всё это рассказываю?

[мужчина]

Я не тороплюсь.

[женщина]

Пейте чай, не бойтесь, я не отравлю вас. КВЖД была чудесным местом: мы считали её улучшенной копией России. Новой страной, той, какой Россия могла бы быть, когда б отказалась от вековых предрассудков и ужасного сословного неравенства, но без этих диких большевиков и прочих террористов. Папа не имел дворянского титула. Согласно семейной легенде, он был незаконным сыном боковой ветви графов Крейц, из курляндских дворян. Родом он был из Ковно, бегло знаком с Петром Аркадьевичем Столыпиным, которым восхищался.

Образование он, благодаря протекции отца, получил изрядное, но всю жизнь темнота происхождения тяготила его. Впрочем, когда мы бежали из Китая к большевикам, именно происхождение спасло папу, его старость не была омрачена репрессиями.

В семье нас было четверо, но двое умерли ещё в детстве, а сестрица Елизавета умерла от тифа уже в тридцатые. Я росла ребёнком любознательным, но замкнутым, была робка и несмела, за что маменька часто выговаривала мне. В семьях моих подруг учили девочек скромности, мне ж, наоборот, пытались привить хоть какую-то отвагу, ибо я была пуглива сверх всякой меры.

Конечно, когда мы стали выезжать на балы… Ох, какие же то были дивные балы!.. Офицеры в парадных мундирах… Служащие, разумеется, допускались и в партикулярном платье, но какая стать, какой лоск был в тех мужчинах, сколько шика было в дамах… Когда мы стали выезжать, я была уже слишком взросла, переросток. Личная жизнь моя никак не складывалась. Благодаря неусыпной заботе родителей, я росла слишком отгороженной от мира и, став уже взрослой девицей, внешнего мира сторонилась. Меж тем, маменьку моя неустроенность ужасно печалила и, со временем, наши отношения стали словно отравлены этой её печальностью. Попытка выдать меня за молодого блистательного чиновника пароходства Общества КВЖД успехом не увенчалась, хотя маменька ради этого жутко интриговала и провернула целую боевую операцию, чтобы завлечь юношу в наш дом, но… Я вела себя полной букой и напугала его.

[мужчина]

Я понимаю, что эти ностальгические воспоминания согревают вас, но какое, пардон, отношение все эти ваши девичьи слёзы имеют к вашему сыну и предмету нашего разговора?

[женщина]

Самое прямейшее, вот увидите. Я описываю вам самый важный день своей жизни, который изменил всё. Всю мою биографию. Впрочем, вы вольны не слушать полоумную старуху, я вас не заставляю…

[мужчина]

Прошу вас, Элеонора Васильевна, продолжайте.

[женщина]

После небывалой ссоры с маменькой и Елизаветой, я выбежала в сад, в слезах, разумеется, бросилась, куда глаза глядят, выскочила в заднюю калитку… И тут увидела странную и нелепую сцену: человек двадцать китайских крестьян с палками и мотыгами загнали в угол женщину с явным намерением надругаться над нею.

То, что я скажу, в нынешние… Как это говорят? Политкорректные? Да, в эти политкорректные времена мои слова будут звучать странно, но в годы моей юности отношение наших к китайцам было… Мы не относились к ним, как к людям, они были слишком чужды нам. Они жили бок о бок с нами, но так же, как живут воробьи или мыши. Грязные, с вечным запахом немытости… В общем, мы старались их не замечать. Но тут дело обстояло совершенно иначе. Эти крестьяне охотились на аристократку. Она выглядела так, будто сошла со средневековой гравюры – богатые шелка, многослойное национальное платье, причёска, золотые спицы, подвески, тяжёлые мониста… Она была настолько ухоженной, холёной, породистой, что меня на миг охватило чувство зависти. Меня, дочь русского судьи, не последнего человека на Дороге!