Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Шкатулка с секретом

В колледже моя комната и комната Скотчера располагались дверь в дверь. Мы с ним и познакомились, выйдя как-то одновременно на площадку и столкнувшись нос к носу, знаете, как движущиеся фигуры в старинных башенных часах! Скоро мы стали друзьями. Скотчер безбожно льстил мне, а я, испорченный, эгоистичный юнец, жадно поглощал эту лесть. И чувствовал, что стать его другом – это еще самое меньшее, что я могу для него сделать. Рискую показаться чрезмерно самодовольным… но все же скажу: я уже тогда понимал, что он жаждет обладать всем тем, что было дано мне: богатством, красотой, уверенностью.

Вы, конечно, скажете, что Джозеф тоже был хорош собой? Смазлив, не более того – слишком мелкие черты лица для мужчины. Уверенности ему тоже было не занимать, скажете вы? Возможно, но только не в те дни! Тогда он был робким, как мышонок! И слушал меня открыв рот. Со временем я заметил, что немало моих выражений перекочевало в его словарный запас. И не только выражений – однажды я услышал, как он пересказывает нашему общему другу один забавный инцидент, случившийся с ним в усадьбе Севен Оукс, графство Кент, – действительное происшествие, бывшее, правда, со мной, а не с ним. Я рассказал о нем Скотчеру, а тот, не зная, что я рядом, от первого лица пересказал все общему знакомому.

После того случая я стал подозревать, что не все, что он говорит о себе, – правда. Чья это бабушка уронила однажды сеточку для волос в рисовый пудинг – его или кого-то другого? Чей родной дом вместе со всеми памятными с детства вещицами погубило наводнение – Джозефа Скотчера или того вокзального носильщика, что подносил ему чемоданы на днях? Да и было ли оно вообще, наводнение? Как знать?

Что? Нет, я никогда не говорил ему об этом. Даже не знаю. Наверное, мне было его жаль. И еще я надеялся, что по большей части он все же говорит правду, а в тот раз, присвоив себе мою выходку в Севен Оукс, просто увлекся – случай и впрямь был уморительный!

Ну и, конечно, на меня действовала его лесть. Как-то раз я написал для своего тьютора одну работу, так Скотчер, прочитав ее, буквально пришел в восторг. Он даже попросил у меня позволения сделать с нее копии – за свой счет – с тем, чтобы отослать их своей матери и брату, которые, по его словам, будут рады ее прочесть. Мне самому тот фрагмент показался довольно путаным и бессвязным, но несколько недель спустя Скотчер сообщил мне о письме брата, в котором тот высказывал мнение, что никогда не читал столь прекрасной прозы, как этот отрывок, а что до логичности аргументации и интеллектуального блеска…

Джентльмены, прошу вас обратить внимание на этого брата, поскольку о нем еще зайдет речь в моем рассказе. Его зовут Блейк. Он и наш Скотчер выросли в Малмсбери, причем Джозеф был старшим из них двоих – вот, в сущности, и все, что мне довелось узнать о своем новом друге из Оксфорда, поскольку тот делался удивительно сдержанным и немногословным, как только речь заходила о нем или о его семье. Тогда у меня сложилось впечатление, что его родные почти лишены средств, и он стыдится их, хотя теперь, по прошествии времени, я не могу вспомнить, говорил он что-нибудь такое или нет. Вполне возможно, что этот пробел в моих сведениях о нем позднее на свой лад заполнило мое воображение.

Мы были знакомы со Скотчером уже месяца два, когда он вдруг завел разговор о своем здоровье. Он как раз только вернулся от своего врача – по крайней мере, так он утверждал, – и сообщил, что у него плохая новость: какие-то проблемы с почками, причем настолько серьезные, что могут оказаться смертельными. Разумеется, моя жалость к нему мгновенно усилилась! Да и кто на моем месте испытал бы иное чувство? Еще бы, пока я тут ухаживаю за очаровательной Айрис Морфет…

Однако я ведь собирался рассказывать вам о ней, а не о нем, верно? Не о Скотчере. Беда в том, что обычно чужие романтические истории быстро приедаются, а я был тогда совсем другим человеком. К тому же мне прямо-таки не терпится перейти к самому интересному. Но для этого надо сначала заложить основу.

Я был влюблен в Айрис, а она – в меня, вот и все, что тут можно сказать! Она не была красавицей, как Клаудия, не обладала той быстротой и гибкостью ума, которые я нахожу столь неотразимыми в моей нынешней возлюбленной, ни ее острым язычком. Моя дражайшая напоминает красивого хищного зверька, вроде норки, верно? Обожаю хищников! Айрис была, как это принято говорить, хорошей девочкой и очень доброй к тому же. У нее были полные алые губы, не нуждавшиеся ни в какой краске, цвет лица безупречной мраморной статуи и огненно-рыжие волосы. При этом в ней было нечто успокаивающее. От нее всегда исходили покой и умиротворение, однако в ней присутствовала и страсть: она словно бросила вызов огню и приручила его. Юному Рэндлу Кимптону она казалась воплощенной женственностью. Опять же в отличие от Клаудии.

Я убежден, что Клаудии лишь по чистой случайности досталось при рождении тело красивой женщины, в душе она – истинный император Нерон, жестокий, жаждущий лишь мести. Она бывает по-настоящему счастлива, только обнаружив, что мир допустил по отношению к ней очередную чудовищную несправедливость – а это случается регулярно, как восходы и закаты. Айрис была совсем иной: она радовалась улыбке, доброму слову, редко сердилась, почти никогда не раздражалась.

Вам может показаться странным, что в разное время жизни меня привлекали две столь не похожие друг на друга женщины. Ничего удивительного. Как всем известно, противоположности притягиваются – с другой стороны, приятно иногда встретить точную копию себя в женщине. Клаудия как раз и есть моя копия, причем в ней воплощено все то, что я сам в себе с наслаждением порицаю. В самом деле, разве может быть что-нибудь приятнее?

Кажется, я шокировал вас, джентльмены? Прошу прощения. Все дело в моем неустанном стремлении к правде. Если человек знает правду о себе, значит, он должен быть в силах высказать ее целиком в любое время. Заметьте, я говорю сейчас вовсе не о добродетели – кто знает, что это такое? – а именно о правде, без знания которой мы обречены влачить свои дни во тьме. И это возвращает меня к теме Скотчера.

Новость, которую он привез от своего врача, со временем только крепла. Вскоре в Оксфорде уже многие знали о неудовлетворительном состоянии его почек, но я, как самый близкий к нему в те дни человек, наблюдал его особенно пристально. Что? О да, он уже свел знакомство с Айрис, давно. И, кстати, несправедливо по отношению к ней утверждать, будто я был в те дни самым близким к Скотчеру человеком. Айрис куда больше моего интересовалась его больными, слабеющими почками. Она вечно охала над ним – наш бедный, больной друг, – приносила ему то одно, то другое, забрасывала его благоразумными советами: быть мужественным и надеяться на лучшее, однако не забывать о здравом смысле; развлекаться и наслаждаться жизнью, но не чересчур – и так далее, ad nauseam [22]. Дело дошло до того, что я уже слышать не мог о Скотчере с его проклятыми почками.