Павел Мейлахс - На Алжир никто не летит

Однако, преодолев минутную слабость, я опять пошел. Надо как минимум идти в сторону уменьшения номеров. А моя цель — Нева, точнее Дворцовый мост, который соединит меня с Медным всадником, Дворцовой площадью и Чебоксарским переулком. А пока — всего только Нева, а там надо всего лишь спросить, в какую сторону поворачивать — в правую или в левую. Нет, так не пойдет, просто спросить, в каком направлении Дворцовый мост.

Да, кстати, — спросить! Гениально! Идти в сторону уменьшения номеров линий — идея, вне всякого сомнения, здравая, но явно недостаточная — следуя лишь ей одной, можно выйти не к Дворцовому мосту, а, скажем, к Тучкову (теперь уж я могу открыто об этом заявить). Нужны еще подсказки, типа параллельно vs перпендикулярно.

Итак, я начал спрашивать. Но и здесь не выходило гладко. Я даже толком не знал, что именно спросить, как спросить, надо было что-то конкретное, а не «помогите мне попасть домой»; я вообще-то нездешний, из Ярославля приехал, помогите, люди добрые, не дайте пропасть! Я что-то там блеял, но мой, так сказать, «месседж», был именно таков: из Ярославля еле дополз, помираю. Хорошо, пусть не совсем так: вначале я у всех путано допытывался, как добраться до метро, напрочь позабыв, что мне от него никакого толку, потом все же переключился на «как добраться до Невы»; они с трудом понимали сам вопрос, злясь на эту бестолочь, мало того что остановившую их на всем скаку, так еще и толком не знающую, что ей надо. Да и видок у меня был самый что ни на есть подходящий: за все это время я зарос, как моджахед, заикался, смотрел сумасшедше, да еще и волок за собой эту дурацкую сумку. Как из дурки сбежал — и это было почти правдой. Я прекрасно понимал, какие эмоции и ассоциации я вызываю у окружающих.

Многие просто проходили мимо, даже не начав слушать, многие отвечали, но им надоедали переспрашивания, и они шли дальше. Я сменил тактику: оставив тот же вопрос — как добраться до Невы? — я уже не пытался запомнить весь маршрут, а сразу, объявив свою цель, спрашивал: теперь мне вперед или назад? Вправо? А когда дойду, куда вы сказали, — там направо или налево? Так я приставал и приставал к прохожим — терять мне было нечего. Слава богу, цепочка приставаний оказалась не столь длинной. Наконец какая-то добросердечная бабуся, помирая со смеху, дала мне последнее напутствие: вот сейчас вон в том направлении, прямо-прямо-прямо, а потом налево. Да куда же вы, это ведь далеко, вы лучше…

И я пошел согласно предписанию. Я шагал твердо и быстро, и внутренняя истерика стала понемногу утихать.

До сих пор я видел такое лишь в кино. Обыденная и жуткая реальность итальянского (именно итальянского) фильма про мафию. Это может быть где угодно, когда угодно, кто угодно, кого ты ни разу не видел и не увидишь… Волны сомкнутся над тобой, а дальше все пойдет как обычно. Я не думал, не гадал, что окажусь в таком фильме. Ветер и зигзаги не кончались, я шел против них, среди них и не заметил, как вновь перешел на полубег.

Рано или поздно тебя бросят все. Это раньше тебе казалось, что «поздно» иногда означает «никогда». Нет, «поздно» никогда не означает «никогда», «поздно» означает то, что означает. Я брошен теми, кого считал близкими, я не знаю, что будет хотя бы через час, я не могу доверять тетеньке, с которой жил пять лет и с которой меня много чего связывает. Я один. Раньше я не знал, что такое «один», хотя думал, что знал.

Кстати, о мафии: а вдруг рехабовские меня так, типа с понтом отпустили, а потом позвонили им, и теперь меня выслеживает рехабовская машина и, конечно, выследит, вот сейчас я услышу скрежет тормозов…

Но при всем при том мелькала мыслишка: если бы не моя шалость с корвалолом, ничего бы этого не было. Если бы я вел жизнь попристойнее, ничего бы этого не было. Короче, причина — я. Однако я не мог додумать эту мысль. Ее было невозможно додумать.

Я шел и шел в фильме, среди белых зигзагов, вдоль нескончаемой каменной стены, как вдруг осознал, что увидел свет, и в буквальном смысле: Нева предстала передо мной, и за ней, сквозь ветер и снег, я увидел тот, родной берег, те, мои очертания. До набережной оставались последние метры.

Почему-то я посмотрел вправо и увидел Румянцевский сад, там, чуть в глубине, я знал, стоит обелиск «Румянцова побѣдамъ», он стоял еще тогда, лет под сорок назад, когда мы с отцом тоже стояли перед ним и отец обратил мое внимание, как пишется: «Румянцов» — не «Румянцев» (про яти и еры я уже знал); папа делал меня умненьким сыночком. А теперь и папа — не папа, а неизвестно кто, и сыночек — сбежавший из дурдома алкаш-моджахед. А как ведь было хорошо тогда, боже! Я и он. И куда оно все делось… Я чуть не заскулил. Вернее, не чуть, но быстро перестал. Даже жаль, что память синька не до конца отшибла… Тогда отец для меня был и папа и отец.

Оставался последний переход — Университетская набережная, Дворцовый мост, а за ним уже я, прямее некуда, вырулю на мой родной Чебоксарский.

Я быстро преодолевал остаток пути, несмотря на усилившиеся ветер и холод, несмотря на вконец задолбавшую, надо отметить, сумку. Беспардонно прошмыгнул с набережной прямо на мост, наплевав на понатыканные там светофоры. И вот я на мосту, поднимаюсь вверх.

И, как водится, где-то на апогее моста я остановился. Конечно… Как я сразу-то не сообразил… Зачем кому-то высылать за мной кого-то, когда они знают, куда я в конце концов приду. Они спокойненько поджидают меня у входа в мой двор, не вылезая пока из машины, чтобы не мерзнуть. Дружной, веселой ватагой они набросятся на меня, запихают в машину мою уставшую брыкаться тушу и мигом доставят обратно — это только пешком долго. Конечно, Илья Николаевич им уже звякнул.

Ну что? И на фига я так долго сюда тащился, преодолевал, идиотничал перед прохожими за бесплатно? Ясно же все как божий день…

Я отошел к ограде моста, чтобы не путаться под ногами. Присесть бы еще. Можно, правда, закурить, но больно уж много ветра здесь, глаза и без дыма слезятся.

А может, все-таки позвонить сожительнице? Но это может только все усугубить… испортить все дело… Какое дело? Как, собственно, испортить? Они будут знать, что я приближаюсь, на сколько-то минут раньше?

Нет, все, звоню, я уже не могу так, пусть хоть побыстрее.

И не стал звонить. Медленно двинулся дальше.

Уже на спуске с моста мне пришло в голову: а вдруг никакой машины и нет? С чего я это взял? Вполне может и не быть.

Я просто шел, пересек другую набережную, на этот раз Адмиралтейскую, свою, постоял перед светофорами, потом шел мимо Эрмитажа, потом наискось по Дворцовой площади, проскальзывая на, слава богу, довольно плоских булыжниках, тру´ся напоследок навернуться, буквально в двух шагах.

И снова стал как вкопанный. Машина, конечно же, меня поджидает, ее не может не быть, не бывает, чтобы все было так хорошо. Все, я звоню.