Павел Мейлахс - На Алжир никто не летит

Спал я сколько хотел, но просыпался усталым, недоспавшим. Все время хотелось еще, хотя бы самую малость. Я бы спал и спал. Но днем я мог только бодрствовать.

Передвигался я не без труда.

Когда шел снег, в комнате светлело. Чуточку светлело и во мне. Порой я с усилием вставал, не вылезая из одеял, только чтобы из окна посмотреть на падающий снег. Мог довольно долго стоять. Мне казалось, что снег бросает отсвет на мое лицо, оно становится светлее.

Только что начался проклятый декабрь.

Лапландка была ко мне очень добра. Еду и кофе подавала прямо в постель. И я ей был благодарен всеми силами души. Она все делала правильно. Единственное, что мне было необходимо, — это чтобы никто меня не дергал, не галдел рядом, не мельтешил.

Разговаривали мы мало. Я больше молчал. Не только вслух, но и про себя.

На улицу я не выходил.

Один раз я сам налил себе кофе. Пошел с чашкой в комнату, но рука так затряслась, что, едва сделав шаг, я расплескал половину; тотчас же сообразив, что наполненной чашку мне не донести, я поставил ее на пол, по пути расплескав вторую половину. О как. С пустой чашкой я легко справился, перенеся ее с пола на стол. Я пошел в комнату, и ничего у меня не тряслось. Но с тех пор я даже не пытался носить что-либо налитое — ни чай, ни кофе, ни родниковую водицу.

Глядя на темень за окном, я содрогался, но тут же успокаивался. Никто во двор меня не выгонит. Это было даже приятно — содрогнуться и успокоиться.

Я нарыл в Интернете, а потом скачал с торрентов фильмы, которые смотрел бесконечно давно — как говорится, «в другой жизни». Скачал их целую кучу, все, что только мог вспомнить. И опять лежал и смотрел. Смотрел и лежал. Большую часть скачанного я безвозвратно забыл, но некоторые куски узнавал, а потом неторопливо пытался припомнить, с кем я это смотрел, когда и как. Действительно — «в другой жизни».

Так проходили первые дни.

И прошли они быстро — на то они и первые. Пришло время посещать дневной наркологический стационар, мы с Лапландкой нашли такой домик в Коломне — четырехэтажное казенное здание. В первый раз надо было явиться к десяти утра, мы встали в восемь, по будильнику, который, как я надеялся, остался где-то в далеком прошлом; я высадил три чашки кофе, и мы вышли на улицу, где было чертовски холодно и адски темно. Самый мерзкий вариант — холод и влажность. Доковыляли, держась за руки, до метро, проехали одну остановку. Потом я стоял и курил, пока Лапландка выясняла, какой наземный транспорт ходит до нашего домика. Потом мы наконец дотащились. И вот опять учреждение.

Там были лестницы, коридоры, кабинеты, много негостеприимного простора. Нам было нужно на четвертый этаж. Еще раз спасибо Лапландке — она выяснила, куда, к кому, где. Мне все это казалось неподъемно трудным.

Нас встретила заведующая отделением Наталья Андреевна, миловидная, несколько изможденная женщина. Мы уселись у нее в кабинете не раздеваясь, она слушала нас за своим столом, точнее в основном Лапландку, которая пересказывала ей всю мою новейшую историю. Иногда Наталья Андреевна спрашивала и меня; я отвечал грубо, даже агрессивно, как охреневшая шавка, норовящая тяпнуть кого попало. Но Наталья Андреевна только улыбалась, совершенно незлобиво и абсолютно непрофессионально.

— Поймите, — раз услышал я, — у нас тут такая работа, нас самих пора в класс коррекции сдавать.

В общем, не стану скрывать, Наталья Андреевна мне понравилась. Потом они с Лапландкой заполняли какие-то бумаги, пока я в буквальном смысле прохлаждался в коридоре.

Мне представили (или меня представили) моего (му) врача (у). Это был примерно мой ровесник, звали его Тагир Абдурахманович. Тагир Абдурахманович был высок, статен, энергичен, резок. Он строго и, как мне показалось, взыскательно смотрел на меня. Мне это сразу не понравилось, я искал поводы, чтобы оскорбиться; после непродолжительной беседы, где я был все так же груб, да еще и ощетинивался встречными вопросами, Тагир Абдурахманович озвучил вердикт, обращаясь даже не ко мне, а к Лапландке:

— Да, я вижу, поведение неконтролируемое.

Меня это окончательно взбесило, и я попер широкими, топающими шагами в кабинет к Наталье Андреевне, где потребовал себе другого врача.

— Ну что такое… — привычно расстроилась Наталья Андреевна, и я мгновенно подумал, как она, должно быть, устала. Что-то, смотрю, все устали. — Тагир Абдурахманович очень хороший. Попривыкнете… Хорошо, хорошо, давайте-ка пока все вместе подумаем, а пока идите домой. Конечно, другого врача, если что, мы найдем.

На сегодня, слава богу, все. Мы стали медленно спускаться к выходу. Тагир Абдурахманович стоял в коридоре и просто смотрел, как мы спускаемся.

Я приходил в себя. Теперь оставалось только добраться до дому, где можно опять лечь. Мы перешли дорогу и стали ждать обратного наземного транспорта до метро.

Стояли мы больше, чем ехали. Улица была забита. Мы двигались, как под огнем, короткими перебежками-переездками. Я стоял, терпел, злился, думал, что намного проще было бы пойти пешком — не так уж тут и далеко. А вот Лапландка что-то развинтилась — впервые; до этого она держалась молодцом.

— Ну едь же ты… — все приговаривала она, иногда даже бессильно постукивая кулачком по автобусному отполированному штырю. В глазах у нее стояли слезы.

Нормально… Я сжал челюсти и вообще весь окаменел, внутренне, впрочем, нагреваясь. Время остановилось. И в самом поганом месте — в тесной толпе в общественном транспорте.

Разумеется, вопреки моему неверию, мы все-таки доехали до метро.

А там, после удушливой неволи, ей в голову, должно быть, ударила свобода. Она потащила меня в магазин канцтоваров, ей, ни раньше ни позже, что-то там понадобилось. В очереди к кассе она передумала, сложила все взятое назад и быстро пошла к выходу. Я, как дворняга, поплелся за ней. Я решил терпеть.

На улице я с тоской взглянул в сторону метро, до которого оставалось метров пятьдесят, но оно было типа заколдовано.

— Я шавермы хочу! — внезапно и категорично объявила Лапландка.

— Подожди, давай доедем домой, это ж пятнадцать минут, — уныло клянчил я, взяв ее за руку.

Она вырвала руку, заоглядывалась в поисках шавермы, по-видимому, нашла и пошла в том направлении.

Я нагнал ее в два шага, крепко взял за плечи, повернул к себе, резко крутанув.

— Ты задрала вконец уже, твою мать! Жри свою шаверму, я домой пошел!

Жетонов на метро у меня не было, не было и денег, но что тут идти…

Она разревелась.

Это я сделал ее такой. Тут же всплыло слово — «созависимость».

Я обнял ее, прижал к себе, гладил. Долго не отпускал. Она относительно успокоилась.

Кое-как, оба молча, мы дошли до метро, кое-как доехали, кое-как дошли от метро до дома.