Владимир Шнайдер - Ненастье

— Ну, что ты, голубушка, будет… к чему эдак убиваться-то… ну, задержался малость… времячко-то глянь какое, всякое может приключиться…

— Вот я и подумала, — отстранившись и утирая слёзы фартуком, ответила Ксения Степановна, — лихолетье ить, всякое может приключиться. Сбегала к лечебнице, думала вы там, а там замок. И я всю ноченьку глаз не сомкнула,… извелась прям вся.

Ещё подходя к дому, Слёзушкин решил: чтобы не расстраивать супругу, скажет ей, что поступил тяжёлый больной и он был вынужден остаться подле него. А теперь, когда выяснилось, что она ходила к лечебнице, придётся рассказать правду.

Переодевшись, умывшись и накушавшись, Слёзушкин прислонился спиной к печной стене и принялся красочно описывать супруге свои ночные злоключения. Ксения Степановна от услышанного ужаса то округляла глаза, то прикрывала ладонью широко открывшийся рот и беспрестанно шептала:

— Тошно мнеченьки… тошно мнеченьки… Матерь пресвятая Богородица!.. Страсти-то эдакие, а? — и иногда крестилась.

В рассказе Слёзушкина действительно были страсти. По его словам было так: шёл он домой спокойненько, никого не трогал. Вдруг из-за угла, с наставленным на него ружьём, выскакивает громила саженного роста и орёт медведем:

— Вытряхай из карманов деньги или жизни лишу!

Будь кто другой на его месте, чувств бы лишился. Он же не растерялся, сгрёб громилу и хитрым движением хряп в грязь! Но тут на него ещё двое таких же выскочили. А потом прибыла власть, и его же обвинили в нападении и целую ночь продержали в холодном подвале. Утром он доказал умному начальнику свою невиновность, и тот отпустил его восвояси.

Перепуганная насмерть Ксения Степановна смотрела на мужа глазами, наполненными и уважением, и состраданием, и лаской.

Слёзушкину стало даже чуть-чуть неловко, и, смущённо кхыкнув, он поспешил в горницу, на кровать, под тёплое одеяло.

Целый день проспал Слёзушкин по-детски крепким, сладким и безмятежным сном. Ксения Степановна нет-нет да и подойдёт на цыпочках к двери горницы, посмотрит на мужа и каждый раз отходит со слезами на глазах.

В доме было необыкновенно натоплено. Даже можно сказать жарко. На столе в ожидании хозяина были расставлены расписные фарфоровые тарелки и чашки, наполненные разносолом; стояла сахарница с несколькими кусочками сахара; вазочки с мёдом и вареньем. У порога, чуть в сторонке, стояла взятая в долг крынка молока. На печке, в чугунке, парили щи с говядиной, взятой, кстати, тоже в долг. В последние полтора — два года так сервировался стол у Слёзушкиных только в большие праздники. Спасение Семёна Поликарповича из рук грабителей Ксения Степановна тоже посчитала большим праздником.

Проснувшись, Слёзушкин во второй раз за день ощутил все прелести домашнего уюта: мягкая кровать, тепло, тишина, которую нарушает только тиканье ходиков. В окно заглядывает серый октябрьский день. В ногах, на одеяле, свернувшись калачиком, спит кошка. Слёзушкин непроизвольно улыбнулся.

«До чего же хорошо! — подумал он и вновь закрыл глаза». И если бы не хотелось есть, он бы ни за что не встал.

— Ксения Степановна… голубушка… позволь полюбопытствовать, где же это ты мяском-то разжилась? — спросил он супругу, с наслаждением уплетая оное.

Сидя за столом напротив и подперев голову рукой, Ксения Степановна с нежностью смотрела на мужа и улыбалась.

— Да вы кушайте, Семён Пликарпович, кушайте, — ласково пропела она, — вчерась-то, небось, наголодались, не приведи Господь… И натерпелись.

При воспоминании о минувшем вечере и ночи Слёзушкин аж вздрогнул.

— Да уж, — многозначительно молвил он и принялся за чай.

Чай пили молча и долго. Ксения Степановна с вареньем, Слёзушкин с мёдом.

После третьего стакана, отдуваясь и утирая со лба выступивший пот, Слёзушкин поднялся из-за стола, трижды перекрестился на красный угол и направился в горницу.

В сенях послышался топот. Слёзушкины, открыв рты и воззрившись друг на друга, испуганно замерли. Гости к ним почти не приходили, тем более в такое время. Да и темнеть уже начало на улице, какие могут быть гости.

Дверь распахнулась, и в дом вошли двое мужчин. Оба с неухоженными бородами, в изрядно замызганной одежде, грязных, полуразвалившихся сапогах и с ружьями. Ксения Степановна начала было подниматься из-за стола, но, увидев таких гостей, вновь села. Слёзушкин, если бы перед его глазами сейчас предстал сам чёрт, испугался бы меньше.

— Ты доктор? — спросил один.

Слёзушкин смотрел на них и молчал.

— Глухой, што ли!? — гаркнул второй и как подрубил Слёзушкину ноги. Он стал медленно оседать. Видя такое дело, гости вмиг подскочили к нему, подхватили под руки и усадили на табурет.

— Нет, — сказал один другому, — с иво толку не будет. Иво самого лечить надо. Морок, видно, напал.

— А где другого-то взять? Говорят, он один остался.

Тогда первый наклонился к самому уху Слёзушкина.

— Доктор ты меня слышишь?

Слёзушкин постепенно стал приходить в себя. Слабо кивнул головой — мол, слышу.

— Слава те, Господи! — обрадовался гость и обратился к Ксении Степановне. — Собирай ево, хозяйка, с нами пойдёт. Там раненых привезли, а наш лекарь где-то запропал.

Ксения Степановна смотрела на них что называется во все глаза и даже не шелохнулась.

— Да Бог ты мой! — загорячился гость, — Вы што — оба оглоушенные, што ли? Там люди кровью исходят, а они сидят рты пораскрыли! — И, подняв Слёзушкина за ворот рубахи, подтолкнул к горнице, — Одевайся быстро, а не то прям в исподнем уведу!

Угроза и сознание того, что к нему пришли не арестовывать, а за врачебной помощью, возымели действие. Через несколько минут тепло одетый Слёзушкин покорно шагал за красноармейцами к зданию управы.

На улице было холодно. Низкое осеннее небо плотно заволокло тучами. С севера, предвещая снег, подул ветер. Темнота быстро накрывала землю. Улица после вчерашнего снегопада, превратилась в сплошное месиво.

«Как же я обратно-то пойду? — с тоской думал Слёзушкин».

И только сейчас он вспомнил, что не успел переговорить с супругой о переезде в село. А надо. Надо выбираться из этой круговерти, пока ещё есть возможность. Хотя срываться в зиму неблагоразумно, но что делать, когда в стране всё творится без здравого рассудка и смысла?

Шагая к управе, Слёзушкин полагал, что осмотрит больных там, а лечить повезут в лечебницу. Но этого не произошло. Лечить — оперировать, заставили на месте.

— Но здесь же антисанитарные условия! — возмутился Слёзушкин, разведя руками.

— Ничего, — успокоил его командир, — необходимые: инструмент и медикаменты — есть. А к таким условиям походным мы люди привыкшие. Приступайте.

Нужно было из комиссара вынуть две пули: одну из бедра, вторую — из плеча. Прежде Слёзушкину подобных операций делать не доводилось. Он сильно разволновался и попробовал, было, объяснить командиру, что не подготовлен, чем сильно того взволновал.