Владимир Шнайдер - Ненастье

— Так это подвал, что в здании городской управы? — спросил он.

— Он самый.

— Плохо.

— Почему?

— Холодный он шибко. Я здесь прошлую ночь провёл, ознобился напрочь.

— Во чудеса! А прошлую-то ночь за что?

— Не ведаю.

Кто-то сдержано и неискренне хохотнул.

— Вот видишь, доктор, какая у белых власть несправедливая? Всех подряд готовы запихать в каталажку.

— А всё-таки, за что они тебя? — спросил второй.

И Слёзушкин, как всегда, вкратце поведал, как он стал их компаньоном. Невидимых собеседников это развеселило. Они хохотнули.

— Ну, доктор, ты и впрямь малохольный. А что ж ты не открыл глаза и не назвался? Они б тогда тебя не бросили сюда.

— Дак, — попытался оправдаться Слёзушкин, — почём же знал, кто меня за загривок прёт.

Вскоре собеседники потеряли к нему интерес и стали разговаривать о своём. Рассказали друг другу, как оказались здесь, потом поругали крепко какого-то Чеботарёва, еще кого-то и стали строить план побега. На ощупь найдя окно, занялись испытанием решётки на прочность. А Слёзушкин трясся от холода и вспоминал оставленные на вешалке шапку и тулуп и беспрестанно вопрошал Господа: за что он шлёт ему такие мучения. Но ответа не было.

Безрезультатно попыхтев над решёткой, сокатолажники сели отдохнуть. Тот, что сел ближе, почувствовал, что Слёзушкин трясётся и ощупал его.

— Мать честная! Доктор-то у нас почти что голый!

Второй тоже потрогал Слёзушкина и присвистнул.

— Вот изверги: в такой холодрыг посадили в подвал раздетого невинного человека.

— Не посадили, — поправил первый, — а забросили.

И, поднявшись, пробрался к двери.

— Чево долбишь? — спросили из-за двери на первые стуки.

— Человек тут у нас невинный замерзает.

— Ну так согрейте.

— Больно весёлый ты, а вот ему не до весёлья. Он доктор, а не партизан и не красноармеец. Ступай, доложи начальству.

За дверью помолчали.

— Откуда у вас там доктор?

— Последним забросили, по ошибке.

Опять помолчали.

— Брешешь поди, пёс краснобрюхий? Скажи уж сразу, что Карл Маркс там с вами.

— Слушай, солдат, если на тебе есть крест, поди, доложи начальству. Грех на тебя ляжет, коли доктор околеет.

— Ну, смотри, ежели брешешь — окно в подвал отворю, штоб язык примёрз.

Прошло не менее получаса, пока отворилась дверь и, освещая подвал трёхлинейкой, спросили:

— Который тут доктор?

И опять Слёзушкин оказался в кабинете, в котором был минувшим утром. Но только за столом в этот раз сидел не кудлатый красноармеец, а аккуратно остриженный, с тоненькими усиками, в кителе, при погонах и портупее, возмужалых лет офицер. А на столе горела всё та же лампа.

Как только Слёзушкин появился в кабинете, офицер впился в него взглядом и молча долго разглядывал. Чем дольше длилось молчание, тем сильнее начинал волноваться Слёзушкин.

Дверь тихонько отворилась, и на пороге появился солдат.

— Ваше Высокоблагородие, чай готов! — приняв стойку «смирно», бодро доложил он. — Разрешите подать?

— Давай, — разрешил офицер и обратился к Слёзушкину. — Так значится вы доктор?

— Да… Ваше Высокоблагородие.

— Очень хорошо.

«Чем же это хорошо?» — чуть было не ляпнул Слёзушкин, да вовремя одумался.

Принесли чай. Кружка, исходящая паром, сразу притянула к себе взгляд промёрзшего до костей Слёзушкина. Сделав глоток чая, офицер спросил:

— К красным, уважаемый, вы какое имеете отношение?

— Никакого.

— Странно, — и, отхлебнув ещё чая, уставился на допрашиваемого.

— Пашто? — спросил тот.

— Да потому. Вы говорите, что не имеете к ним никакого отношения, а застали мы вас где? В их логове!

Вид офицера стал суровым, взгляд жёстким, пронизывающим. Слёзушкин окончательно растерялся и расстроился.

— Что, уважаемый, нечего сказать? — голос офицера стал набирать высоту. — Тогда отвечайте на вопросы и не юлите! На какой должности вы у них состоите?

«Господи! — взмолился про себя Слёзушкин. — Буди мине грешному!»

Дверь отворилась, и на пороге вновь появился тот же солдат.

— Разрешите обратиться, Ваше Высокоблагородие?

Офицер кивнул — можно.

— Там к вам купец какой-то домогается. Говорит, по срочному делу

Вынув из кармана часы, офицер посмотрел на циферблат.

— Ещё только начало седьмого, а они уже со срочными делами! — И, немного подумав, разрешил: — Ну, хорошо, впусти его, но только предупреди: две минуты.

В кабинет шумно ввалился Бабушкин.

— Ваше Высокоблагородие, — забасил он с порога, — восстановите справедливость Божью! Красные ограбили и всё моё добро, приказчик проследил, свезли сюда. Распорядитесь, чтоб ево возвернули. По списку. А всё, што армии необходимо, в пределах разумного, я сам, по доброй воле выделю!

Своим басом и появлением Бабушкин, казалось, заполнил весь кабинет. И Слёзушкину вдруг почему-то стало спокойней. Даже офицер слегка растерялся под его напором. Он что-то попытался спросить или просто сказать, но Бабушкин не умолкал ни на секунду и всё совал ему какую-то бумажку. Видимо, список украденного красными добра.

— Истинный крест, Ваше Высокоблагородие, по миру пустили, варнаки грёбаные! Вот тут всё указано. Всё до фунта, всё до вершка! Восстановите справедливость! А ежели надобно, я свидетелей в миг представлю. При ком брали, при ком… — и тут он заметил стоящего неподалёку от стола Слёзушкина и радостно вскричал, тыча в его сторону большим толстым пальцем. — Да вот же, Ваше Высокоблагородие, вот он свидетель, што я в подвале сидел, претерпевал унижения, мучения и холод, пока меня грабили ироды!

И проворно подскочив к Слёзушкину, радостно, как близкого родственника, жулькнул его.

— А ить он, Ваше Высокоблагородие, тожеть пострадал от красных! Всю ночь просидел со мной и чуть не окочурился!

В доме стоял полумрак. По столу, обнюхивая посуду, ходила кошка. Мать спала на сундуке, отец — сидя за столом, уронив голову на руки. Тишина.

Открыв глаза, Перегаров потрогал челюсть — болит, но уже меньше. В голове мутится, но теперь непонятно от чего: или от удара Бородатого, или с похмелья. Да это и неважно. Злость на Бородатого вскипела с новой силой и он вновь стал думать, как отомстить наглому напарнику и забрать у него свою долю. Зазря что ли он взял грех на душу, поколотил и ограбил стариков. Хотя он и пальцем их никого не тронул, да и по скарбу не шарился. Но участвовать-то он участвовал и в доме был, а значит, свою долю должен получить. И, самое главное, наводку дал он. Так что не прав Бородатый и должен понести наказание за неотданную долю и за зашибленную челюсть. Но голова почему-то отказывалась строить планы.

«А, — махнул он рукой, — чо голову ломать. Будет бой, пристроюсь сзади, разнесу жаканом башку, и дело с концом. На бой спишут».